— Как тебе не стыдно! Она еще только твоя невеста, а ты уж так говоришь. Недаром все называют тебя бессовестным, — усмехнувшись, съязвила Шу-хуа.
Шу-чжэнь дернула ее за рукав и шепотом сказала:
— Зачем ты называешь ее невестой? Цинь узнает и обидится.
— Подумаешь, какая важность! Цинь не настолько глупа, — громким голосом беспечно сказала Шу-хуа, — Если она хочет стать невесткой, то должна быть и невестой?
— Ладно. Раз ты такая храбрая, то скажи это Цинь сама, — подзадорил ее Цзюе-минь.
— И скажу! Вот увидишь, храбрая я или нет, — не сдавалась Шу-хуа.
— Не надо так говорить. Не то Цинь совсем перестанет приходить к нам, — тихо вставила Шу-чжэнь.
— Как ты наивна, сестричка! Пока брат здесь, этого бояться нечего, — усмехнулась Шу-хуа.
Цзюе-минь все еще молчал. Шу-чжэнь, надув губы, взмолилась, чуть не плача:
— Сестра! Ты всегда такое говоришь, прошу тебя…
Шу-хуа, обернувшись, взглянула на Шу-чжэнь. Заметив на ее лице выражение тоски и беспомощности, она смягчилась и сердечно сказала:
— Я больше не буду. Пойдем куда-нибудь.
Шу-чжэнь кивнула головой. Только они двинулись, как она снова с самым серьезным видом спросила Цзюе-миня:
— Сегодня сестра Цинь непременно придет?
Цзюе-минь удивленно взглянул на нее и, поняв ее чувства, живо ответил:
— Непременно! Она вас тоже хочет видеть.
— Шу-чжэнь ведь так одинока. Придет сестра Цинь, и мы повеселимся. Я попрошу мать пригласить еще Юнь, — растроганно сказала Шу-хуа.
— Пойди попроси ее скорее, — весело воскликнула Шу-чжэнь, сразу оживившись.
— Не торопи. Сказала — значит попрошу. Сперва мы сходим в павильон. Я совсем забыла, ведь мы как раз и направлялись туда, посмотреть, что там происходит, — сказала Шу-хуа, ласково взяла сестру за руку, и они двинулись по берегу озера к павильону.
Цзюе-минь шел за ними следом. Он любовался окружающим пейзажем, но мысли его были далеко.
Они повернули к искусственной горке, густо заросшей мхом и тигровыми ушками. Вокруг, насколько хватал глаз, расстилался лазоревый ковер, окаймленный темно-красной балюстрадой. У балюстрады они услышали нежный плеск воды. Вскоре они очутились у ручья. Вода в нем была удивительно прозрачна: на дне отчетливо виднелись камешки и опавшие листья, поверхность волновала легкая рябь. Миниатюрный мостик привел их на противоположный берег. Перед ними вновь выросла темно-зеленая искусственная горка. Отцветающие гортензии все еще резко выделялись на фоне буйной зелени. Они прошли еще немного, и высокая пепельно-серая искусственная горка преградила им путь. Они перешли через нее и углубились в береговые заросли.
— Хороша сегодня погодка! — вдруг радостно воскликнула Шу-хуа.
— Да и прошлые дни была неплохая. Только ты поздно встаешь, сидишь взаперти и ничего не замечаешь, — весело сказал Цзюе-минь, шедший позади.
— Цзюе-минь, ты что, нарочно мне противоречишь? — обернулась Шу-хуа и смеясь продолжала: — Больше не желаю тебя слушать. — Она зажала уши и быстро зашагала вперед.
Цзюе-минь улыбнулся, но ничего не сказал. Не успели они выйти на опушку, как услышали гневный голос Кэ-мина, доносившийся из павильона.
— Что это дядя ругается? — удивился Цзюе-минь.
Выйдя из рощи, они увидели на ступеньках павильона и под деревьями группу людей. Садовник Лао-чжао, слуга Кэ-мина Лао У, кормилица маленькой Шу-фан, тетушка Ян, Цянь-эр — служанка госпожи Ван, Цуй-хуань — служанка госпожи Чжан, Цзюе-ин и Цзюе-цюнь, двоюродные братья Шу-хуа — все были здесь.
— Цзюе-минь, Шу-хуа! — крикнул им Цзюе-цюнь. Но Цзюе-ин остановил его:
— Замолчи! — Заметив приближающихся Цзюе-миня с сестрами, он самодовольно сказал: — Хоть вы и опоздали, но на вашу долю тоже кое-что осталось.
Не обращая на него внимания, Цзюе-минь взбежал по ступенькам. Шу-хуа и Шу-чжэнь пошли за ним.
— Шу-чжэнь! — крикнул Цзюе-ин.
Шу-хуа и Шу-чжэнь обернулись. Шу-хуа первая спросила:
— Тебе что?
Я советую Шу-чжэнь не входить. Сами нарветесь на неприятность. На меня потом не пеняйте, — загадочно усмехнулся Цзюе-ин.
— Не обращай на него внимания, Шу-чжэнь. Мы пойдем туда, куда хотим, — нетерпеливо сказала Шу-хуа.
— Ладно, дело твое. Только не говорите, что я не предупреждал, — холодно улыбнулся Цзюе-ин.
Обе сестры вошли в павильон и, увидев, что все собрались б левой комнате, направились туда.
Кэ-мин сидел на кане. Одна его рука покоилась на столике, другая лежала на коленях; он был бледен и Прерывисто дышал. В углу комнаты стоял, опустив голову, Гао-чжун. Перед Кэ-мином стоял Су-фу. Рядом на стуле сидел Цзюе-синь и подле него Цзюе-минь. У окна сидел Кэ-ань. У дверей стоял второй сын Кэ-аня — Цзюе-ши, его маленькие глазки перебегали с Кэ-мина на Гао-чжуна.
В комнате слышалось только прерывистое дыхание Кэ-мина и легкое покашливание Кэ-аня.
Когда девушки вошли, все обернулись к ним, но никто не сказал ни слова. Лица у всех были строгими.
— Кто тебе поверит? Это же сущая ерунда! — закричал вдруг Кэ-мин.
— Клянусь, господин, я говорю сущую правду. Господин может наказать меня как угодно, если я лгу, — поспешно ответил Гао-чжун, подняв голову.
— Разве ты не знаешь, что этого делать нельзя, что это-преступление? — Кэ-мин стукнул кулаком по столику.
— Я не знал. Я ничего плохого не сделал. Это господин Кэ-дин приказал мне, — испуганно отвечал Гао-чжун.
— Почему же ты молчал, когда тебя спрашивали раньше? — вмешался Кэ-ань.
— Господин Кэ-дин запретил мне говорить об этом, — оправдывался Гао-чжун.
— А в дом Танов тоже ты отнес? — спросил Кэ-мин.
— Меня послал господин Кэ-дин, — почтительно отвечал Гао-чжун.
— Тебе известно, за сколько было продано? — продолжал допрос Кэ-мин.
— Слышал, что за тридцать с лишним юаней. Пять юаней было отправлено господину Тану, — ответил Гао-чжун.
Шу-чжэнь вдруг побледнела и шепнула Шу-хуа:
— Уйдем отсюда.
Шу-хуа, поняв ее чувства, молча последовала за ней.
Цзюе-ин, заметив, что они вышли, удовлетворенно спросил:
— Ну, что, обманул я? — и рассмеялся.
Шу-хуа побледнела от гнева, а Шу-чжэнь чуть не разрыдалась. Не обращая внимания на него, они направились к лужайке.
Разговор в павильоне продолжался.
— Кэ-мин, можешь не сомневаться, это Кэ-дин продал вещь. Гао-чжуна нужно отправить в полицию, — предложил Кэ-ань.
Не успел Кэ-мин ответить, как Цзюе-синь, почувствовав, что Гао-чжуна незаслужено обижают, вмешался в разговор:
— По-моему, уволить его — и дело с концом. Поскольку вещь взял не он, не стоит отправлять его в полицию.
Кэ-ань угрюмо взглянул на Цзюе-синя и ничего не сказал, Кэ-мин, помедлив, согласился:
— Правильно. Ведь ему ничего не перепало. Кэ-дин пошел по скользкой дорожке. Вещь всего юаней тридцать стоит и то хотел тайком продать. — Он помолчал и затем раздраженно сказал, ни к кому не обращаясь:
— Что это Юань-чэн не возвращается?
— Возможно, он не нашел Кэ-дина, — пояснил Кэ-ань.
— Он, наверное, спрятался. Разве можно ему после этого смотреть людям в глаза? Каков негодяй! — зло выругался Кэ-мин.
Как раз в этот момент вразвалку, с беззаботным видом вошел Кэ-дин, а следом за ним Юань-чэн.
— В чем дело? — спокойно спросил Кэ-дин.
Кэ-мин, сохраняя каменное выражение лица, не удостоил брата даже взглядом. Но тот как ни в чем не бывало опустился на стул рядом с Кэ-анем.
— Кэ-дин, куда девался свиток лишу[1] написанный Цзинь Дун-синем? — сурово спросил Кэ-ань.
— А, вас интересует рукопись Цзинь Дун-синя? Я ее продал. Она понравилась одному приятелю, и он купил ее у меня, — спокойно отвечал Кэ-дин.
— Продал? А кто тебе разрешил? — с трудом сдерживая гнев, резко спросил Кэ-мин.
— Я сам, — легкомысленно ответил Кэ-дин, между тем как его бегающие глазки рыскали по сторонам.
— У нас, в семье Гао, нет таких порядков! Образцы каллиграфии, с таким трудом собранные отцом, уже были разделены между нами. Они не твои. Ты не имел права самовольно продавать их, — бушевал Кэ-мин, стуча кулаком по столу.