Уже дважды довелось мне увидеть танцовщицу. Первый раз на полпути в Югасиму. С ней шли две молодые женщины. Я обогнал ее у моста через Югаву, неподалеку от Сюдзэндзи. Танцовщица несла большой барабан. Я все оборачивался и смотрел на нее. Лишь тогда я впервые по–настоящему почувствовал очарование путешествия.
Я был в Югасиме уже два дня, когда, к вечеру вернувшись в свою гостиницу, вдруг увидел ее опять.
Она плясала на дощатом полу прихожей. Я уселся на ступеньке лестницы и смотрел, не в силах отвести глаз.
«Вчера в Сюдзэндзи, нынче вечером в Югасиме, — сказал я себе, — а завтра, наверно, она пойдет на юг через перевал Амаги, к горячим источникам Югано? На горной дороге Амаги, длиной всего в семь ри [72], я ж где–нибудь непременно нагоню ее…»
Вот с какой тайной надеждой я так спешил, пока дождь не загнал меня в чайный домик. И все же встреча застала меня врасплох, я обомлел от смущения.
Но тут хозяйка пригласила меня в другую комнату. Должно быть, этой комнатой редко пользовались, она была вся открыта: ни дверей, ни окон. Внизу расстилалась прекрасная долина, такой глубины, что не видно было дна.
От холода я покрылся гусиной кожей, меня била дрожь, зубы стучали. Хозяйка принесла мне чаю. Я сказал ей, что ужасно озяб.
— Ах, господин, да вы до костей промокли! Пожалуйте туда, вам надо скорее обсушиться.
И она чуть не за руку повела меня в свою собственную комнату. Там горел очаг. Из растворенных дверей пахнуло сильным жаром. Я в нерешительности остановился на пороге. Возле очага на корточках сидел старик, весь опухший и посиневший, как утопленник. Он посмотрел на меня больными угасшими глазами, даже зрачки в них, казалось, налились желтизной. Вокруг старика громоздились целые горы старых писем и бумажных пакетов. Он словно был погребен среди бумажной рвани. С виду не человек, а горное чудовище. При этом зрелище я застыл как вкопанный.
— Вы уж простите меня, этакую страсть вам показала. Да не пугайтесь, это мой старик. Глядеть на него неприятно, но ведь он с места сдвинуться не может. Сделайте милость, потерпите…
И хозяйка пустилась рассказывать: вот уж много лет, как мужа разбил паралич, все тело сковано. Неспроста кучи бумаг вокруг нагорожены: со всех уголков страны идут письма с советами, как вылечить паралич, отовсюду присылают пакеты с лекарствами. Старик прислушивается к словам путников, идущих через перевал, просматривает газетные сообщения, словом, ничего не пропускает в поисках какого–нибудь верного средства или снадобья. Письма и бумажные пакеты не дает выбрасывать. Собрал вокруг себя и разгадывает. Вся его жизнь в этом. Так за долгие годы выросли груды всяких бумаг.
Не находя слов для ответа, я уставился на очаг. Дом вдруг заходил ходуном, мимо проехал автомобиль.
«Здесь даже в осеннюю пору стоят такие холода! Скоро перевал будет похоронен под снегом. Отчего же, — думал я, — старик не хочет жить в долине?»
Открытый очаг пылал жаром. От моего платья повалил пар, голова разболелась.
Хозяйка вышла в комнату для гостей и завела разговор с женщинами из бродячей труппы:
— Неужели это она? А была совсем девочка, когда вы прошлый раз здесь побывали. Скажите, как выросла! Да ты прямо взрослая девица, славно, славно! И какая хорошенькая! Девочки, они быстро растут.
Немного времени спустя я услышал шум сборов. Наверно, бродячая труппа сейчас уйдет… Медлить было нельзя. Сердце так и застучало в груди, но я не находил в себе мужества встать с места.
«Положим, эти женщины привычны к путешествиям, а все–таки быстро ходить не могут. Пускай опередят меня на десять тё [73], даже на двадцать, я живо нагоню их», — думал я, изнывая от нетерпения возле очага.
Бродячие артисты ушли вместе с танцовщицей, но тут мое воображение сорвалось с привязи и, помчавшись вслед за ними, начало свой резвый танец.
Проводив их, хозяйка вернулась.
— Где остановятся на ночлег эти артисты? — спросил я.
— Побродяжки–то? Разве угадаешь? Где их кто пригласит, там и заночуют. Сами не знают наперед.
Пренебрежительные слова хозяйки оказали на меня обратное действие: сильнее разожгли во мне надежду. «Что ж, если так, — возмечтал я, — сегодня же приглашу танцовщицу провести со мною ночь».
Дождь, затихая, поредел, небо над горными вершинами просветлело. Хозяйка упрашивала меня обождать немного, пока совсем не разъяснится, но мне не сиделось спокойно.
— Дедушка, поберегите себя в зимние холода, души сказал я и поднялся на ноги.
Старик с трудом поднял на меня свои пожелтевшие глаза и слегка кивнул.
— Господин, господин! — с криком припустилась за мной хозяйка. — Вы уж слишком много денег мне пожаловали. Не возьму, совесть не дозволяет.
Она уцепилась за мою сумку, стараясь удержать меня. Как я ни отнекивался, хозяйка грозилась, что от меня не отстанет. Прихрамывая, она плелась за мной добрую часть дороги и все твердила:
— Было бы за что! Нет, не заслужила я таких денег. Но я вас хорошо запомню. Непременно пожалуйте ко мне в другой раз. Уж я вас отблагодарю!
Всего–то одна монетка в пятьдесят сэн [74] — и вдруг столько благодарности! Я был изумлен и тронут почти до слез. Но старуха еле–еле ковыляла, и это было досадной помехой. Наконец мы пришли к туннелю на перевале.
— Большое спасибо! Теперь идите домой, не годится так долго оставлять старика одного, — сказал я.
Насилу–то старуха выпустила сумку из своих рук.
Я вошел в темный туннель. Сверху со стуком падали холодные капли. Впереди маленьким кружком светился выход к южной части полуострова Идзу.
2
Защищенная с одной стороны белой оградой, дорога сбегала в долину зигзагом молнии. У самого подножия уступчатого склона маячили фигурки бродячих артистов. Не прошел я и шести тё, как нагнал женщин. Но нельзя было нарочито замедлить шаг, чтобы пойти с ними вровень, и я с равнодушным видом обогнал их.
Мужчина шел несколько впереди остальных. Заметив меня, он остановился.
— А вы хороший ходок! Погодка–то, по счастью, разгулялась…
Я с облегчением вздохнул и зашагал рядом. Мой спутник стал расспрашивать меня о том о сем. Услышав, что мы беседуем между собой, женщины трусцой подбежали к нам.
Мужчина нес на спине большую плетеную корзину. Пожилая женщина держала на руках щенка. Остальные несли тяжелую поклажу: старшая девушка — громоздкий узел, вторая — плетеную корзину, юная танцовщица — барабан с подставкой.
Пожилая женщина вставляла иногда слово–другое в наш разговор.
— Он — студент высшей школы, — шепнула танцовщице старшая девушка.
Я оглянулся, и она засмеялась:
— Уж это точно! Настолько–то и я разбираюсь. К нам на острова частенько ездят студенты.
Мой спутник сообщил мне: все они живут возле гавани Хабу на острове Осима [75]. Весной покидают остров и проводят лето в странствиях. Но уже настал канун холодов, а у них нет с собой зимней одежды. Дней десять проведут на юге, в Симоде [76], потом из гавани Ито [77] отправятся домой к себе на остров.
Услышав, что танцовщица — с острова Осима, я стал глядеть на ее прекрасные волосы с особым поэтическим чувством. Мне захотелось побольше узнать об этом острове, и я начал расспрашивать моего собеседника.
— Студенты частенько приезжают к нам плавать в море, — сказала танцовщица своим спутникам.
— Летом, наверно, — обернулся я.
— Зимою тоже, — еле слышно отозвалась танцовщица.
— Как? Даже зимой?
Она поглядела на других девушек, подавив смешок.
— Разве можно зимой плавать в море? — снова спросил я.
Танцовщица вспыхнула румянцем и слегка кивнула с очень серьезным видом.
— Глупышка она, совсем дитя, — засмеялась пожилая женщина.
До Югано оставалось еще более трех ри. Дорога шла вниз, вдоль берега реки Кавацу. Миновав перевал, мы почувствовали себя на юге: горы вокруг выглядели по–новому, даже цвет неба стал иным.
73
Тё — мера длины, равная примерно ста десяти метрам. Иначе говоря, обгонят на один–два километра.
75
Осима — самый большой из архипелага семи островов, расположенных к юго–востоку от полуострова Идзу.
76
Симода (преф. Сидзуока) — портовый город на юго–востоке полуострова Идзу, богат историческими памятниками.