Мужчина в своей тюремной одежде, брюках и рубашке цвета хаки шел следом за мной. Нам нужно было пересечь шоссе — в самом начале, а потом начинались переулки и сады. Убедившись, что путь свободен, я сделал знак мужчине, он перешел шоссе, и мы пошли вдоль зарослей кактусов.
— Мы слышали в тюрьме, как вы пели. Сильные у вас голоса!
Я чувствовал, как растет во мне смелость. Меня словно подхватила мощная волна и понесла на восток.
— Мы знаем много песен, — с гордостью заявил я.
— Это хорошо, что вы знаете много песен, — ответил мужчина, потом сказал: — Как прекрасна свобода, — и, помолчав, добавил: — Но еще прекрасней борьба за свободу!
Я не совсем понимал, о какой борьбе он говорит, хотя мы знали о сирийских революционерах, боровшихся против французов. В нашем квартале часто скрывались бежавшие из тюрьмы Кальа, потом они уходили к парку Санаи. Там их ждали рабочие из Хаурана, уводили к себе, а затем переправляли в Рашию. В Рашии они пересекали границу и возвращались на родину.
— Вы живете у моря, наверно, рыбу ловите, — обратился ко мне мой спутник.
Ловить рыбу было моим любимым занятием, и я принялся рассказывать о различных способах рыбной ловли и о том, какие случались со мной приключения.
— Французы запрещают нам ловить рыбу возле своего пляжа, а там как раз водится самая большая рыба, — пожаловался я.
В это время мы подошли к старому рожковому дереву, росшему на скрещении прямо в канаве с мутной водой. Мужчина взял меня за руку и сказал, с трудом преодолевая волнение:
— Французы нас боятся, поэтому не только запрещают нам ловить рыбу, они охотно запретили бы нам жить. Но мы изгоним их с нашей земли. Вы нам поможете в этом! — Эти слова, казалось, были обращены к людям нашего квартала, ко всем его деревьям и птицам.
Мы шли сейчас рядом. Изредка я обгонял его, чтобы указать дорогу. А то вдруг бежал на обочину дороги, чтобы поймать бабочку, но тут же спохватывался, вспомнив, что выполняю важное задание. Временами я с опаской смотрел на шоссе, видневшееся сквозь деревья, и тогда мне казалось, что французы видят меня. Сердце начинало испуганно колотиться, появлялась мысль — бежать, но я тут же спрашивал себя: если я убегу, то что я скажу себе, когда на обложке своей тетради увижу лица героев Мислюна — Юсефа аль–Узма, Ахмеда Марйюда, когда зайдет разговор о героях Сирии, что скажу отцу и соседям, школьным друзьям и учителю, как они будут смотреть на меня.
И я снова поборол страх. Мой спутник почти ничем не отличался от сотен рабочих из Хаурана и Джебель аль–Араб, которые работали на строительстве в нашем квартале, и это меня успокаивало. В то же время этот человек был окружен в моем воображении легендами и былями о борьбе против французов, которые я слышал каждый вечер от родственников и соседей.
Сознавая всю важность порученной мне миссии, я старался по пути не замечать знаки ребятишек, не отвечал на приветствия родственников, даже от тетушки Халюм, владелицы красивого сада, отвернулся. Тетушка оскорбилась, одернула свои белые шаровары, приоткрыла лицо, погрозила кривой палкой и сердито сказала:
— Эй, племянник! Ты что, своих не признаешь? Ходишь с каким–то хауранцем!
Я уже был готов ответить, но мой спутник с улыбкой сказал:
— Не надо. Делай свое дело.
Мы достигли конца улицы, ведущей к парку Санаи, и там под большой смоковницей я увидел рабочего — строителя с лопатой на плече. Черенок у лопаты был длинный, как винтовка. Я сразу понял, что рабочий ждет нас, и замедлил шаг. Сердце мое радостно забилось — неужели я справился со своим поручением?
Просто не верилось, и я был очень горд собой. Вдруг весь наш квартал представился мне в новом свете: все было удивительно красивым и исполненным радости: и дети, и деревья.
Мужчина остановился, посмотрел на меня и крепко пожал мне руку:
— Спасибо, Шабан! Спасибо! Передай привет твоему учителю. И заодно отдай ему вот это. — Он достал из–за пазухи тонкую стальную пилу с блестящим, как у меча лезвием.
Я бережно взял пилу в руки.
— Спрячь ее за пазуху и отнеси учителю. Непременно отнеси. Я на тебя надеюсь.
Перевод с арабского С. Бурцева
Арун Джоши
Арун Джоши, индийский прозаик и романист, пишет на английском языке. Родился в 1939 году в Кении, окончил Массачусетский технологический институт в США. С 1963 года живет в Индии. Наиболее известны его романы «Иностранец» (1968), «Странное дело Билли Бисваса (1973), «Новичок» (1974).
Публикуемый ниже рассказ взят из сборника «Современные индийские рассказы» —© «Contemporary Indian Short Stories, selected and edited by Ka Naa Subramanyam», Vikas Publishing House Pvt Ltd. New Delhi, 1977.
Гхерао
Я хочу рассказать вам о гхерао [110], которое приключилось у нас в колледже. Я не случайно говорю — «приключилось»: другого слова не подберешь. Быть может, причиной тому была жара или царивший в городе мятежный дух, а может, так распорядилась проказница–судьба, чьи прихоти преследуют нас на протяжении всей жизни.
Само по себе происшествие было незначительным.
Возле нашего административного корпуса стоит классная доска. Этакая видавшая виды рухлядь — с наступлением жары она сразу же трескается, а в период дождей разбухает. Доска эта предназначена для объявлений официального порядка, и до того дня никому бы в голову не пришло, что из–за нее могут разыграться такие события.
В тот день мы с директором вернулись после ленча и видим: доска покрыта синими и зелеными надписями, которые никак не назовешь официальными. Был конец апреля, и солнце уже палило нещадно. Мне хотелось поскорее войти в помещение, но директор остановился возле доски, с вялым любопытством прищурив близорукие глаза.
По спине у меня стекал пот. Горячий ветер, принесший первую летнюю пыль, шелестел в листве деревьев. С некоторого расстояния за нами наблюдала кучка студентов в узких брюках и остроносых туфлях. Они принужденно хихикали, пытаясь как–то снять усиливающуюся напряженность.
Директор постоял молча, словно оглушенный. Потом спросил меня:
— Чаттерджи, видите?
— Вижу, сэр, — резко бросил я.
По правде сказать, мне это действовало на нервы. Ведь без очков он не мог прочесть ни единого слова. Так чего ж он стоит, как марионетка, и оба мы вынуждены жариться на солнце под смех все растущей толпы студентов?
— Видите? — снова спросил директор. Он был совсем старый и частенько повторялся, сразу же забывая, что сказал.
— Вижу, — ответил я.
— Прочтите мне вслух.
Вот ведь до чего ленив: очки торчат у него из кармана, но он не дает себе труда их вынуть. И я прочел требования студентов вслух.
В общем и целом требования были нелепые; одни просто смешные, а другие еще и полны угроз, да к тому же все написаны безграмотно. Я стал читать их по порядку и вскоре заметил, что директор осторожно растирает себе грудь. Такое мне случалось видеть и прежде; на педагогических советах или в случае прибытия каких–нибудь особо важных персон — словом, в напряженной обстановке. Дочитав предпоследнее требование, я замешкался.
— Это все? — настойчиво спросил директор.
— Есть еще одно, последнее.
— Прочтите.
— Оно может вам не понравиться.
— Как будто мне нравится всё остальное! Прочтите.
— Там говорится: долой директора — старого филина!
Продолжая потирать грудь, он заковылял к своему кабинету. Я пошел за ним.
Мне надо было срочно поговорить с директором о нашем ежегодном Дне спорта. Я отвечал за его проведение, а судя по всему, он явно был под угрозой срыва. Утром директор сказал мне, чтобы я поймал его сразу после ленча. Забавно как–то: он имел обыкновение говорить людям, порой нескольким одновременно, что поймать его можно в такой–то и такой–то час, словно он не директор колледжа, не существо из плоти и крови, а мираж, призрак и может исчезнуть, если его не схватить в нужный момент.
110
Гхерао — форма протеста, участники которого окружают здание администрации, преграждая доступ в него и не давая никому оттуда выйти.