«Неправда. После занятий ты всегда уходишь одна. Я же тебя хорошо знаю», — уверенно сказал Цэнгэл. Сомнений больше не было. «Он заприметил меня и хочет познакомиться поближе. Иначе зачем было ему следить за мной и разузнавать обо мне?» — вертелось у меня в голове. «Алимаа, может, уйдем отсюда? На улице так хорошо…»
И мы направились к выходу. Потом была весна, мы часто встречались, ходили друг к другу в гости. Закончив курсы, приехали сюда. Очень немудреная история. Ничего нет в ней такого, что можно было бы назвать исключительным. Словом, простая жизнь простого человека.
В сенях Содгэрэл своими маленькими руками начала похлопывать себя по лицу, пока не появился яркий румянец. Потом, прижав ладони к щекам, она дрожащим голосом выговорила:
— Нацаг ходил за мной два года. Я уже думала расстаться с ним, но он так просил, так уговаривал, что я согласилась. Может, сделала это из жалости. Он, конечно, любопытный человек. Никогда не ревнует, как» другие мужья, никогда на меня не обижается. Тоскливо так жить. Я тебя люблю — это он говорил мне много лет назад, это же и сейчас говорит. Одно и то же. И завтра скажет. В жизни должно быть хоть какое–то разнообразие, иначе просто скучно.
Я не могла понять Содгэрэл. Не могла понять, чего она добивается, о чем мечтает, из–за чего так расстраивается и печалится. Неужели ей нужна строгая, ревнивая опека, контроль за каждым шагом? Неужели ей больше по сердцу такая участь? Говорят, что несчастье человеку вынести проще, чем счастье. И все равно, разве от счастья тоскуют?
Сын Содгэрэл сладко спал. Носик его покрылся маленькими бисеринками пота. Во сне он начал метаться, сбрасывая ногами одеяльце, хватать ручонками воздух, но быстро успокоился. Мне очень хотелось, чтобы Тайванбаяр проснулся и поднял веселый шум, но он тихо спал.
Вечер в горах наступает рано. Шум реки становится громче, вершины деревьев погружаются во тьму, дальние звуки как бы приближаются и слышатся совсем рядом. Я вернулась к себе домой и принялась готовить ужин. Цэнгэла не было. Он пришел, когда на небо высыпали звезды. Он размахивал своими длинными руками, лицо у него было опухшим и бледным. Все мысли, бродившие у меня в голове, тут же улетучились. Осталась только одна: какая же у меня есть причина не уважать честного, гордого мужчину, собственного мужа? Побуждаемая каким–то светлым чувством, я усадила Цэнгэла на кровать и, поддерживая его тяжелевшее тело, начала поить горячим крепким чаем.
Цэнгэл оттолкнул чашку.
— В этом доме не хватает ребенка, ты знаешь об этом? Ребенок нам нужен! — Он дернул меня за руку, и чай из чашки пролился на пол.
У меня было такое ощущение, словно с этим чаем выплеснулась куда–то моя блуждающая неудовлетворенная душа. Меня испугало, что муж заговорил о ребенке, хотя раньше почти никогда о нем не упоминал. Сердце мое стучало, руки дрожали.
— Ну, скажи что–нибудь! Ты жива? Я же тебя спрашиваю!
— Жива. Я все слышала… Попей чайку.
— Даже этот старый хрыч Муна унижает меня, кичится. Скажи откровенно, что с тобой? Почему все так получается?
К горлу у меня подступил комок. Я чувствовала, что стоит мне заговорить, и я расплачусь. Если бы все было, как мы хотим, я бы сейчас нянчила не одного даже, а нескольких детей. Цэнгэл же не понимал, чего я хочу от него. Раньше он даже говорить о детях не желал, а я никогда не решалась сказать мужу о самом сокровенном для меня и стала для него просто частью домашнего обихода.
Цэнгэл вскочил и начал топать ногами. Зубы его скрежетали.
— Лучше ослица, чем баба, какую не отличишь от мужика!
Много грубостей слышала я от Цэнгэла, но такого ни разу. Волна страшной обиды поднялась во мне. Меня словно обдало ледяным ветром. За стеной глухо слышался мирный разговор соседей. Время от времени немного притворно, но весело смеялась Содгэрэл. Шутки и смех в семье обязательны. Мы, женщины, по сути дела, управляем жизнью семьи, поддерживаем мужчину во всех его делах, а мужчина подобно горе служит для нас опорой. В плохую минуту одно верное слово мужчины, один его примирительный взгляд могут устранить женское раздражение, обуздать гнев женщины, и обида вмиг растает, как снег весной. Содгэрэл, которая совсем недавно выспрашивала у меня о незнакомом ей человеке так настойчиво, что вызвала во мне бурю негодования, сейчас уже смеялась. Наверно, ее развеселил Нацаг. Нашел какое–нибудь доброе слово, смешно рассказал о лысой приплюснутой голове Муна Гуая, от которой всегда валит пар, или пошутил над горячностью Цэнгэла в споре и этим рассеял пустые мечты, вдруг одолевшие Содгэрэл. Для этих людей наступил один из обычных, счастливых вечеров, наполненный доверительным дружеским общением, такой же, как многие вечера в прошлом, такой же, как многие вечера, которые наступят в будущем. Жизнь не поскупилась для Нацага и Содгэрэл ни на радость беседы, ни на светлую преходящую печаль…