— Вы плакали.
— Да, — пробормотал Анжель, боясь шелохнуться.
— Не стоит плакать из-за девицы. Ни одна девица не стоит слез.
— Я не из-за нее плакал, — сказал Анжель. — А из-за того, какой она была и какой теперь станет.
Казалось, он вышел из тяжкого забытья, и руки его обхватили талию молодой женщины.
— Вы очень милая, — повторил он. — Давайте догоним их.
Она разжала объятия и взяла его за руку. Они побежали по бугристому песку, спотыкаясь в темноте, и Бронза смеялась.
Аббат Грыжан успел рассказать Атанагору, как Клод Леон сделался отшельником.
— Понимаете, — говорил он, — этот парень не заслуживал того, чтобы томиться всю жизнь в тюрьме.
— Разумеется, — согласился Атанагор.
— Вы тоже так думаете? Безусловно, он заслужил гильотину. Но у епископа всюду свои люди.
— Значит, Леону повезло.
— Заметьте, это мало что меняет. Быть отшельником, может, и неплохо. По крайней мере, отсрочка обеспечена.
— Почему? — спросила Бронза, поймав конец фразы.
— Потому что по прошествии трех — четырех лет отшельники, как правило, сходят с ума. Тогда они бредут куда глаза глядят до тех пор, пока не встретят маленькую девочку, которую убивают и насилуют.
— И так всегда? — удивился Анжель.
— Всегда, — убежденно заключил Грыжан. — Известен один-единственный случай отступления от этого правила.
— И кто же это был? — спросил Атанагор.
— Очень порядочный человек. Истинный святой. Но это длинная история. Хотя и чертовски поучительная.
— Расскажите же скорей... — умоляюще-настойчиво попросила Бронза.
— Нет, никак невозможно, — ответил аббат. — Все это так длинно. Я вам расскажу только конец. Итак, он пошел куда глаза глядят и встретил маленькую девочку, которая...
— О, не продолжайте! — сказал Атанагор. — Какой ужас!
— ...которая сама его убила, — докончил Грыжан. — Она была маньячка.
— О, — выдохнула Бронза, — какая жуткая история. Бедный юноша. Как его звали?
— Грыжан. Ах нет, простите. Я немного задумался. Его звали Леверье[38].
— Невероятно, — сказал Анжель. — Я знал одного Леверье, но с ним не произошло ничего похожего.
— Значит, это был другой Леверье, — парировал аббат. — Или я наглый лжец.
— Несомненно... — сказал Атанагор.
— Смотрите, там огонек, — вдруг сказала Бронза.
— Должно быть, мы у цели, — ответил Грыжан. — Простите, но необходимо, чтобы сначала я вошел один. Вы явитесь чуть позже. Таково правило.
— Тут некому проверять, — заметил Анжель. — Ничего не случится, если мы войдем вместе с вами.
— А моя недремлющая совесть? — возразил аббат. — Мот-мотылевич, король мотыльков...
— Всех околпачил, а сам был таков! — хором договорили остальные.
— Хорошо, я вижу, вы знакомы с обрядом не хуже меня... — сказал аббат. — Так и быть, беру вас с собой. Откровенно говоря, мне это больше по душе. Один я завяну со скуки.
Он подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился на полусогнутые ноги. Разлетевшиеся полы сутаны легли на песок, как лепестки большого черного цветка, едва различимого в темноте.
— Это тоже составляет часть обряда? — спросил археолог.
— Нет! Это маленькая хитрость моей бабушки. Она прибегала к ней, когда хотела незаметно пописать на песок. Должен вам признаться, я не ношу обычных апостольских кальсон. Слишком жарко. У меня есть на это специальное разрешение.
— Я думаю, весьма обременительно носить с собой такое количество разрешений, — заметил археолог.
— А я их микрофильмировал, — объяснил Грыжан. — Копия занимает ничтожно малый реальный объем. — Он выпрямился. — Ну что ж, пошли!
Клод Леон поселился в крохотной, кокетливо обустроенной лачуге из дерева мягких, уютных пород. Сложенная из булыжников кровать занимала целый угол жилой комнаты; это был единственный предмет обстановки.
С кухней комнату соединяла дверь. Снаружи сквозь застекленное окно можно было видеть самого Клода Леона. Стоя на коленях перед кроватью и обхватив голову руками, он медитировал.
— Ку-ку! — сказал аббат, входя. Отшельник поднял голову.
— Еще рано, — сказал он. — Я успел досчитать только до пятидесяти.
— Вы играете в прятки, сын мой? — спросил Грыжан.
— Да, отец мой, — ответил Клод Леон. — С Лавандой.
— Вот как! — сказал аббат. — А мне можно поиграть с вами?
— Да-да, конечно! — ответил Клод, вставая. — Я пойду скажу Лаванде, она будет очень рада.
Он направился в кухню. Анжель, Бронза и археолог вошли в комнату вслед за аббатом.
— Разве вы не читаете специальных молитв, когда встречаетесь с отшельником? — удивилась Бронза.
— О нет, — сказал аббат. — Ведь он теперь профессионал! Все эти штучки только для непосвященных. В целом же принято следовать традиционным правилам.
Леон вернулся с кухни, ведя за собой обворожительную негритянку. У нее было овальное лицо, тонкий прямой нос, большие голубые глаза и невероятная копна рыжих волос. Одета она была в черный бюстгальтер.
— Это Лаванда, — пояснил Клод Леон. — О, здравствуйте, — сказал он, заметив трех новых посетителей. — Как поживаете?
— Меня зовут Атанагор, — представился археолог. — Это Анжель, а она — Бронза.
— Не хотите ли сыграть в прятки? — предложил отшельник.
— Давайте поговорим серьезно, сын мой, — сказал аббат. — Я должен вас проинспектировать. Мне нужно задать вам кое-какие вопросы для составления отчета.
— В таком случае мы оставим вас одних, — сказал Атанагор.
— Это вовсе не обязательно, — заверил его Грыжан. — У меня всех разговоров на пять минут.
— Присаживайтесь, — сказала Лаванда. — Пусть они работают, а мы с вами пойдем на кухню.
Кожа ее в точности соответствовала цвету волос Бронзы, и наоборот. Анжель попытался мысленно поменять детали местами, и у него закружилась голова.
— Вы нарочно это сделали? — спросил он Бронзу.
— Нет, — ответила она, — я ее даже не знала.
— Уверяю вас, это чистая случайность, — подтвердила Лаванда.
Они прошли на кухню. Аббат остался с Леоном.
— Ну так что? — спросил Грыжан.
— Ничего особенного, — сказал Леон.
— Вам здесь нравится?
— Сойдет.
— Как обстоит дело с благодатью?
— Снисходит и уходит.
— А мысли какие?
— Черные, — признался Леон. — Впрочем, с Лавандой это вполне простительно. Черные, но не печальные. Огненно-черные, я бы сказал.
— Это цвета ада, — предупредил аббат.
— Да, но внутри у нее розовый бархат.
— Правда?
— Истинная правда.
— Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок.
— Аминь! — заключил отшельник. Аббат Грыжан размышлял.
— С виду все как будто в порядке, — сказал он. — Я думаю, из вас выйдет вполне благообразный отшельник. Надо бы повесить табличку. По воскресным дням к вам будут наведываться посетители.
— Буду очень рад, — сказал Клод Леон.
— А вы уже выбрали себе святое деяние?
— Чего?..
— Вам должны были объяснить. Стоять всю жизнь на столпе или бичевать себя пять раз на дню, или носить власяницу, или грызть булыжники, или молиться двадцать четыре часа в сутки. Ну и так далее.
— Мне никто об этом не говорил, — сказал Клод Леон. — А можно выбрать что-нибудь другое? Перечисленные деяния кажутся мне недостаточно святыми. К тому же все это уже было.
— Остерегайтесь чрезмерной оригинальности, сын мой, — посоветовал аббат.
— Хорошо, отец мой, — ответил отшельник. Он подумал немного, потом проговорил: — Я могу трахать Лаванду...
На этот раз пришел черед аббата глубоко задуматься.
— Лично у меня нет никаких возражений, — сказал он. — Но не забывайте, что вам придется делать это всякий раз, как будут являться посетители.
— Так ведь это приятно, — сказал Леон.
— Ну что ж, значит, договорились. Розовый бархат, говорите?