Воскресное утро было мглистое, так часто бывает в пору копки картофеля. Небо висело низко, казалось, вот-вот заморосит, а то и как следует зарядит дождь. Однако за завтраком малость распогодилось, даже мелькнул луч солнца и тут же погас, застеснявшись грязищи на дворе. Туман рассеивался, таял, лишь на жнивье поблескивали, словно бусинки, капельки росы, нанизанные на нити паутины.
Бросив собаке кости петушка, Матильда ушла за гумно поглядеть на корову. Пеструха, стоя в облачке тумана, щипала редкую травку. Луг подмок, легко стало выдрать колышек а ведь рядышком огород. Однажды Пеструха уже сорвалась, подчистила концы капустных грядок. Вот и теперь подняла морду, глядит, принюхивается. Замычала. «Чего беспокоишься-то? К быку тебя я уже водила. А может, и ничего… Этот бык с фермы вроде кота. Производитель! От такого производителя коровы скоро начнут не телят приносить, а крыс. А пастуху все равно рубль давай за то, что допускает…»
Матильда повернулась к дому, и в этот миг возле леса загремели выстрелы. Оторопев, она слушала, глядя на туманную опушку. Выстрелы хлопали сердито и часто, изредка стрекотали автоматы. Какое-то время вроде было тихо, даже разговоры кончились. Весь ужас ночей, казалось, остался в прошлом, лишь тревожные сны изводили по-прежнему. Но это же не сон, и выстрелы эти не детская игра. Каждый нацелен на человека, а каждый человек хочет остаться в живых, хочет жить. Сколько народу уже погибло, как подумаешь, за войну да за эти послевоенные годы. На одной земле Лепалотаса сколько голов сложили, если посчитать. Земля добрая, она принимает и навоз, и кровь. Боже, какой ужас.
Вроде затихло.
Очень громко шуршали под ногами кленовые листья, красные и грязные. Подул ветер, и в воздухе замелькали падающие листья. Они трепетали, парили, вихрились, и Матильда подумала: вот-вот нагрянет зима, а Каролис с Людвикасом вряд ли успеют вернуться.
Опять загромыхало. Совсем неподалеку, кажется, тут же, за гумном. Фыркнули в хлеву лошади, заржали.
Матильда тревожно оглядывается по сторонам, смотрит на осенние подмокшие поля, но там мало что увидишь, туман лежит, в ложбинках до того густой, как дым сжигаемой картофельной ботвы. Надо идти в избу, лучше уж всем вместе, в куче, со снохой и внучками. Чтоб только не испугались девочки! Дануте по сей день в кровать мочится — хватит этих ужасов, даже малыши вволю натерпелись. Но почему она медлит уйти со двора?..
К окну избы приплюснулись лица девочек. Она машет рукой — прочь, убегайте прочь, как знать, какая беда…
Девочки трут ладошками запотевшее стекло.
— Отойдите, лягушата несчастные! — Она кричит на внучек, грозит пальцем, и эта злость приводит Матильду в себя, она ступает к избе — надо поскорее навести порядок. Вот безголовая сноха, неужто не видит, все одной приходится…
Опять хлопает выстрел. На сей раз уже с другой стороны, звук докатывается из-за избы.
У ступенек веранды останавливается, оглядывается, словно ее кто-то окликнул, и сама не знает, кого ищет взглядом.
Злобно лает пес, гремит цепью и, забравшись в конуру, рычит, скулит.
В воздухе парят красные кленовые листья.
Она уже входила в дверь, когда из-за угла амбара выбежал человек с автоматом, бросился на покосившийся забор. Треснула подгнившая перекладина, человек споткнулся, рухнул вместе с забором, но тут же вскочил, огляделся.
Их разделяло каких-нибудь семь шагов. Глаза встретились, взгляды скрестились, на минуту ничего не видя вокруг. «Густас?!» — едва не закричала удивленная Матильда. «Помоги», — умоляли обезумевшие глаза Густаса; вдруг их затянула мутная пелена, из груди вырвалось сипенье и хрип, как у загнанной лошади.
— У… укрой… — пролепетал он, едва дыша, ссутулясь, сделал несколько шажков, огляделся. — Спрячь, Матильда.
В жизни не обращался он к ней по имени. Как и язык повернулся? Куда девался прежний Густас? Грязный, мокрый, дрожмя дрожит, будто выбрался из трясины. Левая рука повисла, из вспоротого пулями рукава сочится кровь. Кажется, капает с кончиков бессильных пальцев.
— Окружили, Матильда. Спрячь…
Густас подбежал поближе; запахло илом и потом.
— На чердак, Матильда! Живее…
Она стояла на ступеньках, заслоняя проход, даже ухватившись руками за столбики веранды, подняла голову и, прищурив глаза, словно говорила: ни за что не пройдешь…
— Забудь все, Матильда… Куда мне деться-то? Ты никого не видела… — заскулил Густас и побежал к дровяному сараю, распахнул дверь, закрыл за собой.
Матильда, словно в столбняке, не двинулась с места. Она снова вспомнила внучек, сноху, подумала, что надо идти в дом. «Через мой труп бы сперва перешагнул, только потом в избу…» Ее бросило в озноб и лишь теперь охватил страх.