Мать отшатнулась, задела ногой бутылку, и та со звоном покатилась по полу. Саулюс уселся. После долгого молчания спросил:
— Зачем ты приехала?
Матильда сидела, положив руки на колени, поглаживая одной рукой другую; гладила их ласково, с чувством. Ведь больше некому их погладить. Да и им погладить некого.
— Думала, память о родном доме тебе привезу.
— Зря ездила в такую даль.
— Ты даже и во сне его не видишь?
— Хотел бы видеть.
— Как же ты жить будешь, если родной дом?..
— Проклятый дом, — швырнул он страшные слова, как в то лето, когда ушел из дому, даже не обернувшись. — Проклят он, лучше не думать.
Матильде хотелось бы вырвать, с корнями вырвать ненависть сына. Как же она разрослась, если за столько лет не затихла! А ведь он повторил слова папаши Габрелюса, сказанные перед уходом… Саулюс не слышал их, и она ему об этом не рассказывала, но почему так сходно звучат эти слова: «Проклятьем помечен этот дом…» Неужто ее горе и кровь Казимераса не смыли это проклятье? Неужто нужна жертва больше? Кто принесет ее? Саулюс? Господи, он только грубить умеет. Бутылками мостит свою дорогу.
— Твоя эта комната?
— Пока.
— А там? — показала она головой на стенку.
— Приятель живет, Альбертас. Это его квартира.
— Он один?
— Жена бросила. Все они такие.
— А эти другие?
— Кто?
— Те, что были?
— Не спрашивай, ведь ты не за этим приехала.
— Не за этим, да.
Через минуту спросила опять:
— Эти, что на стенах, ты рисовал?
Саулюс ухмыльнулся:
— Не нравятся? Не ищи, Лепалотаса не найдешь! — отрубил словно топором, видно вспомнив разговор у богомолки в Пренае той страшной ночью.
— Лепалотас есть, сынок, — ответила Матильда. — Раз уж ты так нехорошо говоришь, скажу тебе вот что: тебя, может, и не останется, а Лепалотас будет, как был.
— Смешно мне, ха-ха-ха!..
— Грустный смех пьяного.
— Это и хотела ты мне сказать, мама? В такую даль ехала — и только ради этого?
Мать встала с продавленного дивана, постояла и, обойдя сына, широко развалившегося на стуле посреди комнаты, шагнула к двери.
— Я тебя не выгоняю, мама…
Она ничего не ответила, только еще раз поглядела из коридорчика на Саулюса.
…Те, кто ждал той ночью поезд в Ригу или Ленинград, в Симферополь или Минск, могли заметить в зале ожидания вокзала прижавшуюся к холодной цементной колонне старую женщину в надвинутом на глаза платке.
— Умер кто?
— Вещички свистнули? Бывает.
— Деньги вытащили? Много ли надо на билет?
Спрашивал и один, и другой, и третий, но она только качала головой, не поднимая глаз.
Той ночью она не просто вспоминала прожитое, не слезы проливала, а на окровавленных коленях прошла свою голгофу.
Матильда умирать будет, не забудет, как папаша Габрелюс в унылые зимние вечера под потрескивание лучины читал вслух небольшую книжицу о портняжке Юзе, который оставил родителей да канул будто в воду, но вот однажды въехал во двор на справной телеге, запряженной гнедыми лошадьми, да с ядреной бабой под боком… Не так ли и Саулюс?.. Правда, не на телеге он въехал во двор — на легковушке небесного цвета бесшумно вкатил и остановился под кленом, в тенечке. Матильда как раз кормила на тропе цыплят и отгоняла старых кур, чтоб не клевали малышей. Теперь уже не помнит, подумала или нет, что кто-то бы мог приехать, но уж точно не чуяла, что хлопнет дверца и появится Саулюс. Сердце ее всегда все предсказывало так точно, что потом страшно становилось от вещих предчувствий, однако на сей раз оно было спокойно. И вчера, и сегодня тени предчувствия не было. Господи, неужто она не ждала? Или так устала ждать, что и не ждала?..
Из другой дверцы живо выскочила молодая женщина, встряхнула пышной прической. Матильда все еще стояла, протянув руку над стайкой цыплят, и, хотя в горсти не оставалось ни крупинки, шевелила пальцами, будто сыпала не переставая, а глаза ее перескакивали с сына на эту женщину, с женщины на сына. Поняла все, с первого взгляда поняла, и зря Саулюс объяснил:
— Жена моя. Дагна.
Легкая такая, бойкая, невысокая. Платье огромными цветами, куцее, вроде бы она выросла из него, развевал ветер, и она прижимала его рукой к бедру, видно стесняясь наготы своих длинных ног. Лицо зарделось, глаза с опаской глядели из-под густых ресниц.
— Мне так хотелось вас увидеть, — сказала Дагна, смущенно опустила голову и опять встряхнула волосами, потому что налетевший, как нарочно, ветер ерошил их и бесстыдно задирал платье.
Не спуская глаз с молодой снохи, Матильда медленно вытирала о передник руки и напряженно думала, пытаясь вызвать в памяти давно канувшие в прошлое дни.