— Второй год идет, и ты ничего не слыхала?
— Нет, нет.
— После этой твоей весточки ему стало худо, заговариваться стал. Увезли в госпиталь, лечили. Поэтому и домой отпустили досрочно. Здесь тоже лежал в больнице. Не знала?
Кристина, упираясь расставленными руками в мягкую кровать, сидела, странно откинувшись, и из-под опущенных ресниц глядела на свой торчащий живот.
— Ах ты, господи, — спохватилась мать, хлопнула себя ладонями по коленям. — Вот дурья голова! Держала, держала язык за зубами, и сорвалось-таки. Да ты не принимай близко к сердцу. Отрезанный ломоть. Он теперь оправился. В Вангае работает. На улице как-то встретила, поздоровался.
— Ни о чем не спрашивал?
— Да не остановился он. Как шел, так и прошел мимо, а я остановить его не посмела.
Преследуемая чувством вины, Кристина избегала вангайских улиц, а дорога между автобусной станцией и домом всегда казалась бесконечной. Однако следующим летом случилось то, чего она могла ждать в любую минуту. Привезли они маленькую Индре, одолжили у Тауринскасов коляску («Не везти же коляску из Вильнюса», — отрезала Кристина матери, когда та заупрямилась; дескать, некрасиво цыганить) и решили хоть неделю провести у озера. Марцелинас пеленки и ползунки стирал и в магазин бегал. И Криста с малышки не спускала глаз, и мать. Беготни и хлопот хватало всем. Однажды после обеда, когда девочка крепко заснула, они отправились к озеру. Просто так, без всякой цели. По правде говоря, Марцелинас Кристу вытащил из дому. Ушли далеко, до пастбища, повалились на розовую кашку и лежали на солнышке, уставясь на белые кудряшки облаков, блаженно улыбались небу и земле, лениво разговаривали о маленькой Индре. Потом Кристина вскочила, схватила Марцелинаса за руку: пора домой, может, Индре плачет, одна мама не справится. У поворота на улицу Марцелинас вспомнил, что утром видел в магазине красивые детские платьица. Давай зайдем. Обязательно подберешь что-нибудь. Кристина не устояла, не смогла. Марцелинас взглянул на ее пунцовое лицо и сказал:
— Ты сегодня здорово загорела.
— Солнце жаркое.
Магазин находился в деревянном доме, выходившем на площадь Свободы. Люди толпились у прилавков, ворошили товары — кто покупал детскую одежонку, кто мужские сорочки или штаны. Много чего тут было понавалено, на полках сложено да в углах понаставлено. Кристина просила показать то, подать это, наконец увидела белый трикотажный костюмчик, обрадовалась и, подняв его обеими руками, повернулась к Марцелинасу:
— В самый раз для Индре!
За спиной Марцелинаса стоял Паулюс. Хватило мгновения, чтобы Кристина заметила, как лицо Паулюса залила радость и тут же исчезла, погасла.
— Бери, — кивнул Марцелинас.
Кристина никак не могла опустить рук с крохотным белым костюмчиком.
Паулюс застыл на месте. В мучительной усмешке раскрылись губы. Ссутулился и побрел к двери.
Когда вышли на улицу, Марцелинас спросил, сколько стоил этот костюмчик, Кристина не смогла вспомнить.
Марцелинас внимательно пригляделся к жене:
— Завтра тебе лучше не выходить на солнце.
Кристина прижала покупку к груди и только теперь почувствовала, как колотится сердце.
Вечером, лежа в постели, она глядела в потолок, но видела Паулюса, его вопрошающие глаза. Ах, как хорошо, что не надо было ему отвечать. А когда устала, принялась успокаивать себя: «Спи, Криста. Закрой глаза и спи. У тебя чудесная дочка, хороший муж. Чего тебе еще надо? Ты не бедная Золушка, ты королева. Спи, успокойся».
Кристина никогда не говорила мужу о Паулюсе. И Марцелинас молчал. Словно вся эта история, о которой она ему вскользь сказала перед свадьбой, в одно ухо влетела, а в другое вылетела. Кристина иногда даже досадовала: неужто он ко мне равнодушен, неужто он меня не любит?
— Ты ни разу меня не спросил… Ты никогда не спрашивал о прошлом.
— О каком прошлом?
Кристина растерялась.
— О моем прошлом.
— А у тебя есть прошлое?
Марцелинас пристально посмотрел на Кристину, но в этом взгляде не было ни подозрительности, ни особенного любопытства.
— Детство, школьные годы… Пока мы друг друга не знали.
Пальцы Марцелинаса ласково коснулись подбородка Кристины, прохладными ладонями он взял ее голову, притянул к себе и поцеловал.
— Все, что было до меня, — не мое.
Он снова хотел ее поцеловать, но Криста отвернулась, и губы Марцелинаса коснулись ее волос.
— Ничего не было. Мрак. Хаос. И только вместе мы сотворили новый, свой мир.
Редко он говорил так приподнято, кажется, даже смаковал каждое слово. Кристине нравилось, что Марцелинас умеет говорить возвышенно, в этом она видела «рыцарственность» мужа («Это не современный мужчина — это рыцарь!» — как-то после вечера, проведенного в ресторане, воскликнула Марта Подерене, и Криста в мыслях согласилась: точно). Однако иногда мысли Марцелинаса убегали слишком далеко, и в этом было его несчастье.