Когда Паулюс исчез за выступом высокого берега, Кристина попыталась ускорить шаг, однако ноги, казалось, онемели. Все тело покалывали иголки, словно и оно затекло. За что хвататься, как успеть? Ведь она непричесанная, без маникюра. Волосы слиплись прядями, маникюр облупился — не поедешь же в таком виде. В парикмахерскую бежать? А кто может поручиться, что не выйдешь из нее чучелом. От вангайской парикмахерской не жди добра, даже в Вильнюсе нередко случается… Не лучше ли принести ведро озерной воды, нагреть, вымыть голову и самой причесаться. На дне шкафа увидела оставшиеся от старых времен бигуди, шпильки. Жаль, фен не прихватила. Ей-богу, сама приведет в порядок прическу и ногти, будет выглядеть просто, скромно.
В час… будет ждать… в час дня…
Смутно мелькнуло: в половине десятого… в одиннадцать… Мелькнуло и пропало автобусное расписание. Словно и не было недавно других планов.
На заднем сиденье автомобиля краснел большой букет астр, пахнущий осенью. Паулюс Моркунас поймал взгляд Кристины.
— Перед первым сентября я всегда езжу в Лепоряй. Уже который год.
Старенький автомобиль с облупившейся краской, отломанными дверными ручками сипло стрекотал, на выбоинах тарахтел, как телега. Паулюс правил напряженно, чуть наклонясь вперед, сосредоточенно глядя на ныряющую под колеса полосу дороги, словно в любую минуту ждал несчастья. Полотняная кепка с захватанным козырьком, не новый рябенький костюмчик, на шее туго затянут крупный узел галстука, — не похоже, чтобы он следил за своей внешностью. А может, хотел подчеркнуть, что чихал он на свою спутницу… что ему безразлично, кто сидит рядом. Потому, наверное, и замолк. Сказал, и все тут. Если тебя интересует, спрашивай, он ответит.
Удобно откинувшись, заложив ногу за ногу, Кристина краешком глаза наблюдала за Паулюсом, за его жилистыми руками, крепко сжимающими обтянутый кожей руль. Однако в том, как напряжены были руки, во всем поведении Паулюса сквозила какая-то сковывающая его неуверенность. Небось уже сам не рад, что пригласил Кристину… Локти кусает, что назначил встречу у книжного магазина. Когда Кристина подошла к автомобилю, Паулюс даже не вышел: перевесившись через спинку сиденья, открыл дверцу и толкнул ее. Казалось, сейчас отчитает: «На три минуты опоздала». Однако он беззаботно сказал: «Ну что ж, поехали». Потом добавил: «Пристегнись, такой порядок». Его явное равнодушие привело Кристину в растерянность, она сидела с таким ощущением, словно напросилась покататься.
Мимо побежал редкий, с кустами орешника и рябины перелесок, взгляду открылись широкие, уже вспаханные поля с разбросанными огромными скирдами. На лужайке, как на зеленом ковре, расхаживали целой стаей аисты, махали крыльями, стучали задранными вверх крыльями — собирались в дальний путь. Черной тучкой вспорхнули скворцы. То тут то там утопали в березовых рощицах и садах одинокие хутора. Людей — ни души, поэтому все вокруг выглядело унылым, лишь громыхали навстречу пустые и наполненные чем-то грузовики, шмыгали мимо «Жигули». Кристина зажмурилась. «Был бы я свободен», — сказал однажды Паулюс. Чеслове сказал когда-то.
Молчание Паулюсу, по-видимому, показалось невыносимым. Он высунул руку в окошечко, подержал на ветру, провел ею по лицу и заговорил:
— Я каждый год навещаю своего бывшего ученика.
— Почему перед сентябрем?
— Он особенно ждал первое сентября, как главный праздник в году. Обычно мальчики хотят, чтобы каникулы длились как можно дольше, но Ангел… Такое было у него имя. Странное, правда? Однажды его мать рассказала мне, что ждала ребенка семнадцать лет и его рождение было подобно явлению ангела. Кроме того, на свет мальчик появился пухленьким, со светлыми кудряшками, еще поэтому она его так назвала. Конечно, в метрике — Ангелинас.
В голосе Паулюса Кристина уловила новые нотки. Не результат ли это многолетней педагогической работы?
— Красивое имя, — сказала она.
— Видела бы ты этого мальчика…
— Может, и увижу, если ты…
Автомобиль бросило на обочину, словно он огибал невидимое препятствие. Кристина через плечо посмотрела на красные астры, потом — на Паулюса.
— Его больше нет?.. Ангела?
Паулюс не скоро заговорил опять — тем же размеренным тоном.
— За столько лет мне попадались всякие ученики. Были тупицы — говорю без преувеличения, были посредственности, были способные. Были ослушники, сорванцы, пакостники, да и как без них, подлизы, паиньки, будущие подхалимы, лицемеры, проходимцы… Не удивляйся, Криста, что я так говорю. Сам-то я ни на одного не могу пожаловаться, особенного горя с ними не хлебнул. Может, дело в математике. Почему-то говорят — ученики боятся математиков. Сомневаюсь. Так вот, были у меня ученики с выдающимися способностями, встретился даже один-другой вундеркинд. Увы, их звезды рано погасли, а если кто сейчас и пробился в ученые мужи, то в основном из бывших середнячков, но работяг. А вот Ангел… Я преподавал ему три года. Хотя мне нечего было ему преподавать, на уроке я даже не мог говорить с ним о математике, потому что в классе нас никто бы не понял. Он приходил ко мне домой, и мы решали задачи по высшей математике, нередко случалось, что он меня поправлял. Ты удивляешься, Кристина, — это был паренек с необыкновенными способностями. Его математическая память мне напоминала компьютер. Ему нечего было делать за школьной партой, он должен был поскорее поступить в университет. Я пытался добиться, чтобы ему позволили перескочить хотя бы через два класса. Однако — о! — сколько хлопот появилось у начальства. Все, дескать, неясно, ни с кем не согласовано, надо всякие бумаги писать. Мало того, по физвоспитанию — тройка, по истории — слабая четверка. Некоторые учителя встали на дыбы, а историчка на заседании заявила: социально не зрелый, задает такие вопросы, что… Кое-кто добавил: не проявляет общественной активности.