— Понял, — я с трудом сдерживаю слезы.
— А ты Олег, иди домой. Нечего тебе здесь делать.
— Мам, мы на пруд хотели пойти, рыбу ловить.
— Никакой рыбы. Вы наказаны.
— За что?
— Не твоего ума дело. Сказано тебе — сидеть в саду…
Ну что делать в нем, в этом саду. Как в тюрьме. Крыжовник, несколько яблонек., большая сосна и забор. День катится неторопливо, на обед — щи с капустой и макароны по-флотски. Наевшись, я ложусь на раскладушку, смотрю на голубое небо, в котором летит самолет, на чуть подрагивающие листья, и сам не замечаю, как погружаюсь в дремоту.
Когда я просыпаюсь, солнце садится. Отец уже дома и о чем-то разговаривает с мамой на кухне. Я тихонько подкрадываюсь к распахнутому окну.
— Ты понимаешь, — мамин голос дрожит. — Они его откопали. Я же тебе говорила, выкини его куда-нибудь, ведь если узнают — посадят!
— Черт побери, — папа, кажется, расстроен. — Да он же мне жизнь несколько раз спас, у меня рука не поднималась…
— Не знаю. Надо что-то делать. Давай его в озере утопим, что-ли?.
— А если они мальчишкам расскажут?
— А вот с этим, мой дорогой, как-нибудь сам разбирайся. Скажи им, что он игрушечный, старый, дети же…
— Да, пожалуй ты права.
Я понимаю, что говорят они о найденном пистолете. «Значит, он настоящий», — понимаю я и сладкое чувство запретного разливается по телу. — Значит я держал в руках…
— Саша, — мама открывает окошко, и я испуганно пробираюсь вдоль фасада дома. — Саша, ты куда запропастился?
— Я здесь, мам.
— Ну-ка быстро домой, отец с тобой будет говорить!
— Иду, — я, слегка дрожа от страха, появляюсь на маленькой дачной кухне, пропахшей керосином.
— Ну что, — папа явно притворяется, он подмигивает мне, изо всех сил делая вид, что ничего такого не произошло. — Рассказывай.
— Мы с Олегом червей копали, хотели карасей удить. Я правда ничего такого не сделал! Нашел этот пистолетик, а Олег его отнял, хотя это я его выкопал…
— Хорошая игрушка, правда? — он кладет на стол мою находку.
— Угу, здорово. Пап, а он настоящий?
— Какой там настоящий, ты что, с ума сошел? Игрушечный, конечно. Это братишка твой когда маленьким был, попросил закопать, да и сам забыл.
— А я такого в магазине никогда не видел…
— Он импортный, немецкий. Таких больше не выпускают. Только сломанный, не работает. Давай его выкинем.
— А на курок можно нажать? — Я с интересом смотрю на отливающее черным металлом дуло.
— Да чего там нажимать, таких пистонов все равно уже давно в продаже нет, — Папа зевает. — Пошли его в пруду утопим, согласен?
— Не хочу, я его нашел. — Зачем же выкидывать такую находку, я могу перед соседскими мальчишками хвастаться.
— Послушай, — отец, похоже, теряет терпение. — Мы его выкидываем, и все тут. А тебе я новый куплю, и пистонов целую упаковку. Хочешь, в «Детский Мир» вместе съездим?
— Пап. А можно, ты мне купишь такой, металлический, который мы с тобой видели.
— Можно. Я тебе куплю все, что ты захочешь.
— Честное слово? А сто пистонов можно?
— Можно. Ну что, утопим этот ржавый хлам, зачем он тебе?
— Пошли, — я предвкушаю поездку в «Детский Мир». Я там был с мамой весной, глаза разбежались… Окошки, дети, школьная форма, Лубянка, весенний воздух, незатейливые игрушки и сложные конструкторы. Лестницы, закутки, линии, отделы, — целый мир. И совсем не детский.
Солнце уже садится, берег пруда зарос камышами, беснуются лягушки, пахнет водой и той особой свежестью, которая поднимается от вечерней травы в средней полосе России.
Между камышами деревянные мостки, с которых мы ловим рыбу.
— Ну ладно, прощай, — отец молчит. Потом он изо всех сил бросает пистолет в воздух. Он крутится как бумеранг, но не может долететь до мостков и падает в воду, примерно посередине пруда. Фонтанчик брызг, круги на воде, да рассерженное кваканье лягушек. Как по команде, тут и там начинают плескаться караси…
— Эх, черт, сейчас бы удочку.
— Завтра. Домой пора…
Много лет спустя, после празднования 9 мая, отец выпил лишнего и поделился со мной воспоминаниями. Оказывается, у фронтовиков были свои суеверия, хотя, казалось бы, какие суеверия могли выжить в той мясорубке, которая не щадила ни своих ни чужих…
Пистолет этот действительно был немецким. Он попал в руки к отцу случайно, когда его накрыло взрывной волной в окопе. Немцы наступали, он потерял сознание. Очнувшись, он увидел, нога его пробита осколком, а рядом лежит убитый немецкий офицер. Отец его как будто обнимает, держась за кобуру. Тот самый пистолетик, почти что дамский и был в этой кобуре.