- Вы, - говорит, - присаживайтесь пока, святые отцы. Я два раза повторять не буду, так что слушайте внимательно. Вы тут на отшибе живете, газет не читаете, телевизор не смотрите - совсем от жизни отстали. Современной наукой никто из вас отродясь не интересовался.., - обводит глазами братию: медленно-медленно, пристально, да злобно так.
А потом как хрястнет кулаком по столу, аж тарелки подпрыгнули:
- Так что же вы, сучьи дети, народ мутить вздумали!? Решили, раз вы в рясах, никто вас не тронет? Или думаете, мы не знаем, что нормального мужика в монастырь силком не загонишь? У-у, шлюхи бородатые! Досье на вас еще старое КГБ собирало...
Разъярился, пятнами весь пошел, слюной брызжет. Минут пять орал, пока не выдохся. Тут наш отец эконом встал. У самого тоже от возмущения аж очки запотели, видно: в рамках вежливости держаться ему величайших усилий стоит:
- Позвольте от лица всей братии поблагодарить вас за добрые слова в наш адрес. Мы, как вы изволили выразиться, люди простые, в науках неискушенные. Дипломы свои да ученые степени, у кого были - все в миру оставили. Где уж нам смуту разводить? Богомольцы в обитель приходят сами, по доброй воле - никто их сюда не тащит, не зазывает. Нам от них тягота одна, да лишние расходы, но раз уж добрались в такую даль - не гнать же. Поучаем, случается - так ведь тоже не от своего ума - все от Писания. Как Церковь Святая, Соборная и Апостольская две с лишним тысячи лет учила, того и мы держимся, ничего нового не присочиняем. Кто не так понял да соблазнился - помоги ему Господь. А если имеете против кого из братии что-то конкретное, такое, что законом карается - арестуйте, судите, мы противиться не будем.
Замолчал, сел чинно. Хитрый старик, тертый: лет ему около девяноста. Говорят, еще при Сталине баланды похлебать успел, но до сих пор - в силе и здравом уме.
- Не будете сопротивляться? Прекрасно. Вот игумен с нами поедет... Нет, дед, пожалуй, вместо него мы лучше тебя возьмем. Еще ты, ты, ты... Хватит: восемь человек, больше у нас в машину не влезет.
- А ордера? На арест?
- Ордера? Много чести! Акты изъятия бионегатива из общества. Вот бланки со всеми подписями и печатями, сейчас фамилии впишем - и привет...
В конец оробела братия. Тех, в кого старший пальцем ткнул, его ребята тут же отвели в сторонку, надели наручники. Один отец эконом, как ни в чем не бывало, очками блестит, а остальные - сникли. Хоть от цивилизации на отшибе, а слышали уже все, что в миру, как в недоброе старое время, люди пропадать начали. Не насовсем, на месяц - другой, на полгода, да возвращаются сами на себя не похожи. Вот и до нас беда докатилась...
А их старший продолжает, как ни в чем не бывало:
- Ну вот и порядочек. А теперь, святые отцы, слушайте еще внимательнее: у меня к вам всем очень большая просьба. Пока - только просьба. Вы в курсе, конечно, против какой чумы нам поручено бороться. И мы будем бороться: всеми доступными средствами, потому что цель наша того стоит. Очистить генофонд нации от веками копившейся дряни... Так вот. Мы знаем, к вам всякий народ приезжает, рассказывает о себе. Мы не требуем, конечно, чтобы вы тайну исповеди разглашали. Как можно! Но подсказать, кто из посетителей заслуживает нашего более пристального внимания - это, прямо скажу, ваш гражданский долг. Уклонение от него мы будем считать очень серьезным проступком. Средства проверить вашу работу и наказать виновных у нас найдутся, не сомневайтесь, но мы бы, конечно, предпочли, чтобы наше с вами сотрудничество проходило без эксцессов.
Загудел народ, особенно, кто помоложе. Такой наглости, чтобы всех скопом в стукачи вербовать, даже КГБ, говорят, себе не позволяло. Чуть до потасовки дело не дошло, да куда там: у тех у всех под полой по пистолету. Скрутили еще двоих, кто больше прочих шумел: вроде как для ровного счета - десяток, и увезли.
Пятеро, со старшим во главе, остались. Заняли епископский корпус - домик такой отдельный был для именитых гостей. Дорожка к нему жимолостью да сиренью обсажена, удобно тайком ходить, а с чердака - и ворота, и храм, и братские корпуса - вся обитель как на ладони. Вытребовали вторые ключи от ворот, чтобы днем и ночью ездить свободно по своим делам, и даже на глаза почти перестали попадаться. Окна в епископском корпусе всегда глухими шторами занавешены, двери на замке - будто и нет никого. Но монахи-то тоже не лыком шиты: сообразили, что неспроста эти ребята в проводке копались. Несколько "жучков" нашли, в выгребной яме утопили, но понятно же, что не все...
К осени вернулись трое из тех, кого забрали тогда. Все трое - молодые: иеромонах, мой ровесник, и двое совсем юных послушников. Едва узнали мы их - седых, трясущихся, по глазам судя - не в себе. Все время молчали они, по темным углам прятались, друзей не узнавали. Двое постепенно пошли на поправку, а самый младший, Володя - так и зачах. Светлая душенька, всеобщий любимец. В месяц истаял, как свечка, что мы не делали. Только перед самой смертью прояснение на него нашло. Позвал к себе в келью старца - ходить-то уже не мог от слабости. Долгая была исповедь, несколько часов. Получил разрешение от всех своих больших и малых грехов, причастился Святых Христовых Таин, и тою же ночью отошел ко Господу. А старец всех других иеромонахов, кроме одного, переделанного, на следующий же день увел на лесопилку, где подслушивать не могли, и пересказал то, что усопший завещал предать гласности.