Бывает всегда примерно в одно и то же время: с двенадцати до двух ночи, когда усталые за день люди спят всего крепче. Лягут с вечера на своем месте, а очнутся среди ночи уже в чьих-то объятиях. И ни сил, ни воли вырваться. Затуманенный разум вроде бы и сознает, что происходит, но как сторонний наблюдатель, которому лень встревать. А тело обрело собственную жизнь: ему, телу, все это очень даже нравится...
На бодрствующих внушение тоже действует, но не так сильно. Никита это давно вычислил и не спал, молился. Я хоть никаких обетов не давала, но седьмая-то заповедь - для всех, да и кому охота: не в скотину даже, в куклу безмозглую превращаться. Вот я поначалу и пыталась за ним тянуться, но быстро поняла, что не по силам мне это: утром глаз не могла раскрыть. Тогда и уговорились мы друг друга караулить: если что, ловить за шиворот, будить. Подумала тогда: "Он-то меня поймает, а если наоборот? Пришибет ведь, не заметит. Да нет, глупости! Не бывать тому!". И ложились мы спать всегда одетыми...
В ту проклятую ночь я проснулась от того, что кто-то торопливо и неумело пытался расстегнуть на мне рубашку. Отмахнулась наугад, не открывая глаз. Рука скользнула по чьему-то плечу: горячему и твердому как камень. Нежно скользнула, ласково. Сладкая истома быстро окутывала сознание: блаженная полуявь, полусон. Но кто-то стиснул меня за плечи, прижал к полу. Хватка была такая, что разом онемели руки. Резкая, нежданная, обидная боль отрезвила и разбудила. Страх распахнул глаза и тут же превратился в панический ужас, потому что я узнала...
- Никита! Ты? Пусти, что ты делаешь?
Как же ужасно переменилось его лицо! Или свет так падал? Не человека, зверя я видела над собой. Он рвал на мне одежду, целовал лицо, грудь - и все сильнее стискивал, душил меня в своих объятьях. Отлетела и со звоном срикошетила об стенку накрепко приклепанная к джинсам пуговица...
Я поняла, что сейчас умру: от боли, от стыда, от обиды. Вырываться - бесполезно. Кричать - я кричала, но он не слышал, не понимал. Тогда я сделала единственное, что еще оставалось: изо всех сил ударила его головой в лицо. Один раз, второй, а третьего не понадобилось.
Он мигом откатился прочь, к стене. Несколько секунд пялился на меня дикими, бессмысленным глазами, размазывая по лицу кровь из разбитого носа. А потом до него дошло. В жизни не доводилось мне видеть такого ужаса на чьем-либо лице. Он побледнел как мел, вжался в стену, да я и сама готова была просочиться сквозь решетку перил, лишь бы подальше от него. Отвращение: до тошноты. Боль. Страх. Смертельная обида. И совсем уже невыносимая мысль: "Если бы он был не так груб, если бы он делал свое дело нежно и ласково, я бы ни за что не очнулась. Сейчас нам было бы очень хорошо вдвоем. Нечего врать самой себе: я люблю этого человека отнюдь не сестринской любовью. Как бы мы наутро посмотрели друг другу в глаза - другой вопрос..."
- Ольга, прости!
Надо было ответить: "Это ты прости меня! Я сама виновата. Пусть Бог нас с тобой простит, Никита". Но я молчала. Оргия вокруг набирала обороты, все сильнее туманя разум. "Повиснуть у него на шее, прижаться изо всех сил - и будь, что будет. Зачем только я ударила его?.."
- Никита, ты весь в крови! На, возьми полотенце. Пойди, умойся и возвращайся скорее.
Прошло десять минут, полчаса, час. Я крутилась на своей подстилке как уж на сковороде, а его все не было. Не явились, слава Богу, и те, кого Никита прежде безжалостно гонял из нашего угла.
Я не заметила, как на смену возбуждению пришла тупая усталость. Задремала - и конечно же увидела во сне то, что так и не случилось с нами наяву. В этом сне Никита был - воплощенная нежность, я таяла от наслаждения и восходила к вершинам блаженства. До тех пор, пока его плоть вдруг не стала расползаться у меня под руками и я не обнаружила, что сжимаю в объятиях невероятно тяжелый, холодный и склизкий полуразложившийся труп. Оттолкнула его, подскочила с воплем - и проснулась.
В палате давно уже все затихло, утомленные люди мертво спали. С опаской поглядела на соседское место - Никита так и не вернулся.
Встретила его только утром. Отвращение шевельнулось во мне, но слишком не похож был он, сегодняшний, на того ночного насильника... Бледный, щеки ввалились, вокруг покрасневших глаз - черные круги кровоподтеков, губы плотно сжаты. Во взгляде - как мне показалось - беспросветное отчаяние. Смотрел сквозь меня, не видя: