От души, до отвала наевшись, друзья собрались покинуть упрятанную от ненужных глаз плантацию. Но тут вдруг их благодетель пригласил ребят зайти в находящийся на территории детского сада детский теремок.
Идя чуть впереди них, дядя Петя на ходу, неторопливыми и выверенными движениями, набивал козью ножку самосадом. Возле самого теремка он остановился, тщательно утрамбовав табак и засунул козью ножку в беззубый рот. Неторопливо, деловито, достав из кармана спички, несколько раз чиркнув спичку о бок коробки, и только когда она вспыхнула, он поднес ее к самокрутке, зажмурив глаза от удовольствия, со смаком раскурил свою козью ножку.
Через несколько мелких затяжек, он глубоко затянулся и выпустил с шумом едкий синеватый дым, в котором он на секунду потерялся из виду. Уже зайдя в теремок, ребята, усевшись напротив дяди Пети, внимательно рассмотрели своего собеседника.
Ему, как уже было сказано, было на вид далеко за пятьдесят, нелегкая, тяжелая судьба глубокими бороздами изрисовала его лоб, а небольшое лицо было изрядно исчерчено глубокой паутиной морщин, разбегающейся по нему причудливыми узорами, отчего оно походило на исполосованную, изрытую землю в период весенних пахотных работ.
При этом серые и прищуренные глаза светились добрым и мягким светом, беззубый рот и большие губы были сложены в чуть заметную улыбку.
Дядя Петя то и дело глубоко затягивался, выпуская огромные клубы дыма, которые медленно и неохотно выползали на свежий воздух из двери теремка. Его тихий, с хрипотой голос мягко лился в тишине сумерек.
Он рассказал, как приблизительно в их возрасте остался без отца и матери. Как он, его братья и сестры разбрелись, а точнее, были пристроены в деревне по родным и соседям. Он же попал в семью к родной сестре отца, у которой и самой было шесть ртов, он стал седьмым. — Мы жили тяжело и голодно, — продолжал он, — одежды не хватало, я с горем пополам окончил четыре класса, с трудом читал и писал, это потом, уже увлекшись чтением книг, я занялся самообразованием, спасибо Андрею Викторовичу, соседу по площадке, преподавателю истории. Но все же мое недостаточное образование не помешало мне стать сначала помощником конюха, ну а затем выбиться в конюхи на колхозном дворе.
Появился дополнительный заработок, достаток, хлеба стало больше, картошка своя, лук, чеснок на огороде, правда, в то время слаще морковки мы ничего и не едали. Сахар был в диковинку, большое лакомство по праздникам, конфет и вовсе не видывали, а тем не менее как-то жили дружно и весело, что, впрочем, и помогло нам всем выжить.
Особенно трудным выдался 1933 год, вымирали в тот год целыми семьями, целыми деревнями — страх божий. Этот год был почище 1921го, тогда, правда, тоже много народу померло, особенно в степном Поволжье и на Украине, но в 1933-м — это было что-то.
Ели все подряд, падежный скот, кошек и собак, крыс, думали, не выживем, а дождавшись теплого весеннего солнышка и первых зеленых листочков на деревьях и кустарниках, молодой крапивы, поняли, выжили!
Еще чуть раньше пытались искать оставшуюся в земле мерзлую картошку на колхозных полях, найдешь ее, очистишь от гнили, остатки сваришь, сомнешь, слепишь подобие лепешек, а она сладкая, пресная без соли, противная и сухая без масла, а делать нечего, ешь, иначе помрешь.
И этого делать было нельзя, если поймают или кто донесет, посадят лет на пять за воровство колхозного имущества, вот так и жили, — продолжал свой рассказ о своей нелегкой судьбе дядя Петя, периодически потягивая свой самосад.
— После стало легче, дожив до нового урожая, все вздохнули с облегчением, жизнь продолжается.
Так я проработал конюхом вплоть до самой войны.
В 1941 году был призван в армию и направлен на передовую, служил рядовым в противотанковом дивизионе. Трудные и тяжелые наступили для всей нашей страны времена. Что и говорить, военные годы не дай Боже кому испытать, правильно говорят: лучше худой мир, чем хорошая война.
Особенно запомнилась мне битва под Москвой. Фашисты упитанные, хорошо, до зубов, вооруженные, перли на Москву, как бараны на новые ворота. Танки, самоходки, пушки, гаубицы, самолеты утюжили нашего брата вдоль и поперек, смертушки повидал, на несколько жизней хватит.
За один день боев от дивизиона оставалось от 30 до 40 человек. Немцы на новых танках, самоходках, с автоматами, на мотоциклах с пулеметами, а мы с винтовками и «Молотовскими» бутылками с зажигательной смесью.
Холод, мороз пробирает до костей, а наш брат сидит в окопах: в шинельках да кирзовых сапогах, а кое-кто и в обмотках (значит — это такая обувка была). Ветер в ту морозную зиму был таков, что пронизывал нас насквозь, именно в том 1941 году все яблони и вишни в России вымерзли, то ли от мороза, то ли от великой печали и горя, а расцвели, как тут не поверить в мистику или в божественное проявление, лишь в 1945.
Вот так оно было. Снабжение не успевало за частями Красной Армии, то привезут поесть, то нет. Животы от голода сводит, а у нас только одна мысль — выжить и не пустить этого гада к Москве.
Хотя, надо отметить, что наркомовские 100 грамм в такие моменты ох как помогали. А вот за нами, в нашем тылу, стояли заградительные отряды, сытые, с автоматами и пулеметами, чтобы, значит, мы с их помощью смогли выполнить знаменитый и часто упоминаемый приказ Сталина «Ни шагу назад!».