Наша батарея отбивала одну за другой атаки немецких моторизованных полков. Фашистские полчища, лязгая гусеницами, рыча мощными моторами, медленно и уверенно ползли нескончаемым потоком, казалось иногда, что не танки идут на нас, а какие-то огромных размеров черепахи в панцирях.
Отобьем одну накатившую атаку, тут же откуда ни возьмись новые безобразные и ненавистные черные большие и рычащие точки на белом фоне чистого снега, а на их боках яркие кресты. Они вновь и вновь обрушивали на нас гром и молнии, унося каждый раз новые жизни наших товарищей. И так до пяти-шести атак в день.
Бедная земля, обильно политая нашей кровью, была изрыта, вывернута наизнанку, горела и стонала, плакала и рыдала. Она, словно живое существо, понимая меру своей ответственности перед своими защитниками, сознавала, что эти люди, находящиеся здесь пытаются защитить ее от коварного врага, делала все, что от нее зависит. Как могла, укрывала и защищала нас, пытаясь сберечь своих. Ну а когда случалось непоправимое, брала в свои объятья бережно и с любовью безжизненные тела, принимая навечно, навсегда, людей, сотворенных Богом из ее же праха — праха земли.
За какие грехи и прегрешения, Всевышний обрушил на нас смертоносный огонь?
Какие грехи мы должны были искупить и каким истязаниям должен подвергнуться этот многострадальный народ, за кого нес он этот крест: за себя ли, за правительство, за отечество, за матушку Россию или еще за что?
Он в очередной раз свернул и раскурил самокрутку, смачно и с удовольствием глубоко затянулся и выпустил очередную порцию синего дыма, в глазах его от нахлынувших воспоминаний и переживаний поблескивали слезинки. Руки подрагивали мелкой дрожью, в голосе чувствовалась тревога, тоска и, вероятно, жалость к своим товарищам, оставшимся лежать там под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, Курской, Киевом, Берлином и на необъятных просторах России и Европы.
— А меня пуля долгое время не брала и обходила стороной, — продолжал он свой рассказ, — как будто кто-то оберегал меня, я был словно заговоренный, меня посылали в самое пекло, в преисподнюю, а я выходил оттуда живой и невредимый, только уставший, голодный и злой.
Порой мне казалось, что осколки и пули никогда меня не достанут, я специально вызывался на самые опасные участки обороны, результат был всегда одинаков, — монотонно говорил он.
— Только в конце октября, — голос его оживился, и в глазах его появился особый блеск, как будто он вспомнил нечто особенное, — после первых успешных наступательных действий наших меня все-таки задела дура-пуля в плечо. А дело было так: мы, то есть наш полк, заняли очень выгодную позицию и окопались. Немецкие танки как на ладони, немец, желая захватить стратегически важную высоту, пер на нас, словно безумный, пытаясь опрокинуть наш полк, раздавить, выжечь огнем, кидая на нас все новые и новые силы.
Пули свистели вокруг, не давая поднять головы, снаряды рвались, взрыхляя землю, потрясая окрестность огнем и громом. Солнечные лучи не пробивались до земли из-за гари, дыма и копоти. Связь с командным пунктом в очередной раз оборвалась.
Последний, третий связист, посланный для восстановления телефонной линии, сраженный осколочным снарядом, замертво упал метрах в ста от наших позиций. Лейтенант — совсем еще молодой мальчик лет девятнадцати с мягким еле заметным пушком под носом подозвал меня и, вручив катушку с проводом, направил в расположение командного пункта полка.
И я, и он, в общем, понимали всю безнадежность моего положения, пробиться в этом кромешном аду к нашим было практически невозможно — а идти надо.
Лейтенант, глядя мне прямо в глаза, тихо, но строго сказал:
«Идите, Петр Николаевич, и попытайтесь восстановить связь с командованием — это для нас сейчас архиважно».
Смотрю я молча на него, а мне в это время хочется криком кричать:
«Почему же я? Почему же посылают меня, а не кого-то другого?»
А он, словно услышал мой вопрос, вдруг и говорит:
«Понимаете, так надо, от этой связи зависит жизнь ваших товарищей, жизнь нашей батареи и полка в целом. В общем, вы человек бывалый и, как поговаривают сослуживцы, удачливый, да и солдат вы отменный, знаете, как говорится, жизнь и многое понимаете в ней. Не буду вам лекции читать и убеждать, ни к чему это. Хочу лишь пожелать вам удачи. Она вам очень понадобится. Будьте осторожны, не стесняйтесь кланяться каждой пуле, каждому осколку и обязательно, слышите, обязательно, я вас прошу и заклинаю всеми богами, дойдите. От этого будет завесить многие жизни нашего дивизиона.
Потом обнял меня на прощание и добавил: — Может, еще и свидимся, как говориться, на Бога надейся, а сам не плошай», — а у самого в глазах слезы.
Он, крепко пожав мне руку, еще раз обнял, а потом, когда я уже бежал петляя по выжженной, взрытой земле, долго сверлил взглядом мою спину, пока я совсем не скрылся в дыму.
А в это время в моей голове, словно заклинание, слышались его последние слова: «…только вы обязательно дойдите и не стесняйтесь кланяться матушке-Земле».
Я, конечно, пока мчался в расположение штаба полка, на всякий случай, как умел, помолился и за себя, и за своих товарищей, да, в общем, и мысленно попрощался с белым светом, родными и близкими.