Витьку после случившегося также без каких-либо ограничений, как и прежде, отпускали на пруд купаться с друзьями, будто бы ничего не случилось. Витька же долго еще вслушивался и всматривался в себя или, скорее всего, в те ощущения, которые он получил там, на пруду под водой. Если это лик смерти, то совсем не страшный, а скорее привлекательный. Неужто и правда таким способом или с такими чувствами люди покидают эту бренную землю, неужели все так и происходит? Чего люди боятся? Может быть, потом совершается какой-то болезненный обряд, нечто ужасное: суд, ад? Возможно, но оттуда никогда и никто еще не возвращался. Либо там все-таки не так уж плохо, думал он, или действительно обратная дорога открыта только для избранных! Кто знает? Жизнь коротка, и всем в будущем придется узнать правду, все пройдут через это, и он пройдет. Хотя теперь ему не будет так страшно увидеть вновь, лик смерти…
Смерть теперь не была абстрактной страшилкой и не могла вызывать страх и ужас у Витьки, как прежде. Он знал о ней больше, чем кто-либо из его окружения. Смерть для него стала только смертью, совсем не уродиной, костлявой теткой с косой, без плоти, с грубым оскалом, а просто она стала некой границей, некой чертой между прошлым и будущим, неким окончанием одного этапа и началом другого, переходом в другое состояние и, возможно, уходом в более счастливую и заслуженную жизнь.
Тем летом с Витей случился еще один примечательный случай. В то время колхозное стадо пасли пастухи, работающие официально в колхозе, на лошадях, и зарабатывали они довольно неплохо. А стада частников, свой скот, люди пасли по очереди, по количеству скотины, в каждом дворе. Приходилось пасти столько раз, сколько скотины во дворе, простая арифметика - сколько скотины столь ко дней или столько человек. И вот дошла очередь и до их двора. Засобирались отец, брат отца дядя Алик и уже повзрослевший для таких дел Витька. Его с вечера начали готовить к этому важному и ответственному заданию. Дядя Алик приготовил для него два кнута, один трехметровый, другой шестиметровый. Витька решил получить навык обращения с шестиметровым кнутом. Наука оказалось не простой. И поскольку Витька не мог бросить это занятие, не научившись этому делу в совершенстве, то весь вечер тренировался, спрашивал у соседских мальчишек, как правильно производить оглушительный щелчок, при этом не зацепить самого себя. В конце вечера, изрядно намаявшись, он вдруг начал довольно уверенно обращаться с этим незатейливым инвентарем. Бабушка подобрала для его фигуры наиболее подходящую телогрейку, резиновые полусапожки, теплый пуловер, черные шаровары широкого покроя, как у донских или кубанских казаков, черную сумку для съестных припасов. Подняла Витьку бабушка в полчетвертого утра, его отец и дядя уже были давно на ногах. Позавтракав, все трое, провожаемые бабушкой, вышли на улицу.
— Ну, с Богом, — сказала она и, когда они скрылись в темноте, три раза перекрестила их.
На улице было темно, зябко, холодный жгучий пронизывающий ветерок продувал насквозь, хотелось спать. Витька пока шел к месту сбора стада, без конца зевая, еле волочил за собой ноги, кутался в телогрейку, медленно продвигался к своему новому опыту и приключению. Душегрейка была несколько великовата и болталась, словно балахон, на худощавом теле Витьки. Натянутая на глаза старенькая кепка защищала Витькину голову от холодноватого свежего ветра, сумка с нехитрой провизией, врученная бабушкой перед самым выходом возле самых ворот, оттягивала руку, кнут волочился за Витькой, словно длинная безжизненная змея. В сумке находилась бутылка молока и бутылка чая, пять яиц, небольшой кусочек нарезанного завернутого в пергаментную бумагу копченого сала и переложенные сливочным маслом куски нарезанного белого хлеба.