Говорить все равно придется, конечно, но этот момент Олеся оттягивала. И не могла решить – что ее пугало больше – то, что Сашка попытается вернуть себе свою игрушку или то, что он забудет о ней на следующий же день.
- Алиска, привет! Как мама?
- Уже лучше, спасибо, Саш. Послезавтра должны выписать, заберу ее из больницы наконец-то. Ей уже и самой там надоело, домой просится.
- Неудивительно, больницы никто не любит. Когда планируешь вернуться?
Ей бы сейчас ответить, что «никогда», но язык не повернулся. «Никогда» - это страшное слово, означающее, что чего-то уже никогда не будет. Не будет их с Сашкой посиделок перед телевизором в компании с упаковкой роллов, не будет больше неспешных разговоров в кухне, прогулок по Фонтанке, горящего взгляда, от которого у Олеси внутри всегда сворачивался узел, лихорадочных поцелуев и спонтанного секса, после которого подкашивались ноги.
Она была уверена, что приняла правильное решение, но пока не доставало сил провести это решение в жизнь до конца. Она уехала от Звягинцева, но еще пока не вычеркнула его из своей жизни окончательно.
- Саш, я не знаю пока. За мамой нужен будет уход первое время, посмотрю на ее самочувствие. У нее же никого нет, кроме меня. Знаешь, мне сейчас так стыдно, что я ее тут бросила одну – она сильно сдала за последнее время. Я помнила ее все это время здоровой, сильной, полной энергии. И как-то совсем не пришло в голову, что время никого не щадит.
- Олесь, у меня есть контакты Васьки Вохминцева, помнишь такого?
- Да, конечно, помню – он в соседнем доме жил.
- Васька сейчас в кардиологии работает, возможно, в той, где твоя мама наблюдается.
- В нашем городке одна кардиология на весь город.
- Ну вот, значит, там. Я сейчас ему позвоню, попрошу проконсультировать.
- Саш, спасибо! Вроде все в порядке с мамой, но, наверное, дополнительная консультация не будет лишней. Не знала, что у тебя еще остались старые контакты.
- Ну пара-тройка есть, не без этого.
И вот как в таких условиях сообщать человеку, что ты разрываешь отношения и не вернешься? Олеся чувствовала себя погано. С одной стороны, к Звягинцеву у нее масса претензий и есть бесспорные причины уйти. С другой стороны, его искренняя забота делает Олесю безоружной. Где тот подходящий момент, когда можно будет сказать о разрыве? Наступит ли он вообще когда-нибудь?
Попрощавшись с Сашкой и отключив телефон, Олеся принялась за уборку. Окна мыть побоялась – все же зима на улице, но зато выдраила санузел, разобрала кладовку, навела чистоту в гостиной и спальне.
Когда-то в этой маленькой комнатке жила она, Олеся – у окна до сих пор стоял компактный раскладной диванчик, у стены письменный стол и пенал с учебниками, по которым уже давно никого не учат. Олеся протирала полки и переставляла потрепанные учебники с места на место. Странно, что она не сдала их в свое время обратно в школьную библиотеку - то ли забыла, то ли книги списали за ненадобностью. Внезапно из потрепанной зеленой книжки «Алгебра и начала анализа» выпал сложенный вчетверо лист - потертый и пожелтевший, как страницы учебника.
Машинально развернув записку, Олеся прочла: «В семь у меня. И тени не забудь.»
Воспоминания налетели разноцветной волной, захватив и умчав в далекие школьные годы. Она помнила тот день – они с Ингой собирались на школьную дискотеку. Правда, вход туда девятиклассникам был строго запрещен – только десятые и одиннадцатые классы допускались в святая святых. Но кто же соблюдает эти нелепые школьные требования? Разумеется, и девятые, и даже восьмые классы планировали взять неприступный плацдарм – девочки готовили наряды, а мальчики рассуждали о том, каким образом лучше проникнуть в здание – попробовать прорваться через главный вход или все же не лезть на рожон и попытаться проникнуть через столовую на первом этаже.
Инга с Олесей не были исключением – молодая кровь кипела, требуя приключений и всеобщего признания. Платья были приготовлены, прически запланированы, а вот с косметикой в рядах юных возмутительниц школьного спокойствия была напряженка. На хорошую косметику родители денег не давали, к тому же в Олесиной семье с этим было строго - максимум, на что можно было получить родительское благословение, это подкрашенные черной тушью ресницы.