Тимофей устроился на боку, с улыбкой наблюдая за Кристиной. Если бы он был скульптором, то его обязательно посетило бы сейчас божественное вдохновение. Впрочем, вдохновение имелось, но природу оно имело вполне земную.
— Так вот, значит, откуда ты за мной шпионил, — сказала она, чуть обернувшись к нему. — Милое же ты нашел себе занятие.
— Я не шпионил. Просто однажды выглянул, чтобы посмотреть, какая на улице погода. А ты в это время совершала свой ежедневный моцион.
— И откуда же ты знаешь, что он был ежедневным? — Два прыжка — и Кристина оказалась на разложенном диване, прижав Тимофея собой. — Откуда?
— О погоде хочется знать каждый день. Я же не виноват, что ты мне все время попадалась на глаза.
— Попадалась, значит? — угрожающе сощурилась она.
— Ага, — подтвердил он и тут же почувствовал у себя под мышками ловкие пальцы, мгновенно заставившие его дико захохотать, потому что с детства боялся щекотки. Тело его пустилось в неистовый пляс, пытаясь увернуться от беспощадных рук, всякий раз находивших самые чувствительные места.
— A-а! Хватит! Прекрати! — кричал он, срываясь на недостойный визг, который мужчина может произвести только в самых крайних случаях.
— Я ему, видите ли, «попалась», — приговаривала жестокая Кристина, срывая с него одеяло, в которое он пытался завернуться. — Уж не принял ли ты меня за ворону, пролетавшую мимо?
— Я не люблю ворон! Я не люблю ворон! Терпеть их не могу! Они только каркают и гадят.
— Да? А кого же ты любишь?
— Чаек, чаек люблю!
— Так они тоже кричат и гадят.
— Зато они красивые.
Тимофею удалось извернуться и подмять Кристину под себя. Оба замерли, глядя друг другу в глаза.
Запах…
Она пахла теплым, только что пережитым счастливым сном, где был полет, свет, радость и крохотные кусочки реального мира, непостижимым образом складывавшиеся в какую-то фантастическую картину. Ее запах будил в нем всю гамму неопределенных, зыбких, неуловимых эмоций, какую-то светлую ностальгию, дежавю давно потерянного в суете приятного момента.
Ее руки напоминали нежные, неуловимые крылья бабочки. Заваривала ли она кофе, листала ли книгу, собирала ли листья в парке, прикасалась ли к его лицу — все это ее руки делали так легко, так приятно, что он мог наблюдать за ними бесконечно.
Тимофей всегда безотчетно воспринимал себя увлекающейся натурой. И к каждому новому своему увлечению он относился с серьезностью и основательностью интересного, захватывающего дела, которое надо обязательно довести до конца. После Ирины в нем что-то сломалось. Он видел и не видел того, с кем проводил время, кого, как ему казалось, любил.
Кристина же странным образом открыла ему глаза на саму себя. Иногда она походила на смешливую и беззаботную студентку, которая счастливо выдержала самый сложный экзамен у вредного профессора. В это время Кристина теряла свою едкость и становилась невероятно теплой и домашней. А иногда просто садилась на подоконник и курила в форточку, отвечая на его вопросы односложно и рассеянно. В ней имелась странная, завораживающая червоточина, темное пятно, появлявшееся и исчезавшее под воздействием непонятных ему пока сил и обстоятельств. И чем больше Тимофей был с ней, тем больше ему хотелось понять ее.
— Что ты делаешь? — дрожащим голосом спросила она. — Что? Скажи…
— Чувствую, — ответил он с едва уловимой улыбкой.
— Что ты чувствуешь?
— Тебя. Твою радость. Твою нежность. Я их чувствую. Как солнечный луч на щеке.
Кристина подумала, что все могла бы отдать, лишь бы видеть его улыбку еще и еще. Видеть, иметь право прикасаться к этим губам, к этому носу, к этим колючим щекам. Иметь ПРАВО чувствовать себя счастливой только рядом с ним.
Она вдруг испугалась, что все это — ее выдумка, самообман обессилевшей души, жаждавшей чьего-то теплого дыхания. Может быть, все закончится через час. Может быть, через неделю. Иногда с людьми такое происходит. Провели время — и разбежались.
Наверное, она действительно имеет дурную привычку заглядывать дальше, чем надо.
Тимофей заметил тень беспокойства на ее лице.
— Я что-то не то сказал?
— Нет. Просто я боюсь.
— Кого?
— Себя.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, я привыкла все время ждать чего-то плохого. Того, что может произойти, и я не смогу этому помешать. Это как во сне, когда пытаешься улететь от чего-то страшного, тратишь все силы на взлет, вроде даже и поднимаешься, но тебя снова тянет вниз. Знаешь, я жила с этим ощущением три года. Три дурных года, о которых всеми силами стараюсь забыть.