Днем нас сверху поджаривало солнце, а снизу плавленый асфальт, разогретый до девяноста градусов. Машины одна за другой сгружали горячую иссяня-черную массу, которую мы растаскивали по бесконечной ленте дороги. Совок лопаты с трудом входил в плотную смесь, поднимал ее и швырял в нужное место. Руки автоматически совершали одно и то же — воткнул-поднял-бросил. Ноги, казалось, плавились вместе с сапогами. Нагретый воздух дрожал, вибрировал, предметы в нем становились невесомыми, бесплотными. Очертания размывались. Переливающаяся, маслянистая поверхность асфальта расцветала радужными пятнами, сверкая на дымящихся изломах. Я закрывал глаза на несколько мгновений, пока руки продолжали свое. Но даже в эту темноту прорывались всполохи яркого света.
Вечером мы мылись в душе во дворе части. Но ничего не было лучше, чем настоящая баня с прогретым, сухим воздухом, теплыми мраморными или деревянными лавками и жестяными шайками.
Я с остервенением работал мочалкой. Жизнь казалась осмысленной и ясной, а цель была близка — душевая кабинка в двух шагах. Подставляя под упругую струю то одну, то другую часть тела, я предоставлял воде самой смывать мыльную пену.
Натянув белье, впитавшее сладковатый запах дымящейся дороги, и заматывая сухие байковые портянки, если они имелись, я думал: а ведь все не так уж плохо.
«Завтра осень. Осенью мы уйдем». Так бывает, что в какой-то момент замираешь, думая о том, что когда-нибудь вспомнишь этот миг, свои слова, мысли. Потом все забывается, но много лет спустя, вспомнишь себя, идущего по теплому, еще мягкому асфальту со связкой лопат на плече. «Завтра осень. Осенью мы уйдем.»
Я вижу один и тот же сон. Я иду по знакомой казарме и понимаю, что случилась ошибка, что я уже отслужил. Меня не могут призвать еще раз, надо кому-то сказать об этом. Давно испытанная тоска охватывает меня. Тоска от бессилия — я ничего не могу ни поправить, ни изменить. И я иду по бесконечному коридору к своей койке.