Только в 1917 г., после свержения самодержавия, я смог вернуться на родину. Время было бурное. Борьба за советскую власть на Тереке (1917–1920 гг.) проходила в условиях классовых, религиозных и национальных противоречий. Казалось бы, что при таком положении многонационального Терека нечего было и думать об организации каких бы то ни было обществ, преследующих цели и задачи изучения жизни осетинского народа. Однако меня и тогда не покидала мысль о собирании, записи и изучении произведений устного народного творчества. В газете «Горская жизнь» была напечатана моя статья «О своевременности образования «Общества любителей осетинской народной словесности»». В своей статье я обращался к осетинской интеллигенции и указывал, что несмотря на переживаемый момент «в деле спасения памятников устного народного творчества осетин тоже нельзя медлить ни одной минуты, что рядом с политическим устройством жизни должна идти, ни на минуту не останавливаясь, и культурно-просветительная работа»3.
На организационном собрании с участием осетинских писателей Д. Короева и Ц. Гадиева, а также бывшего редактора первой осетинской газеты «Ирон газет» А. Бутаева было решено образовать научное «Осетинское историко-филологическое общество», призванное изучать жизнь осетин. Это было первое научное общество среди горских народов Северного Кавказа; по его примеру подобные общества потом были организованы и в других местах Северного Кавказа. Оно просуществовало с 1918 по 1925 г. За эти годы Общество проделало большую работу по собиранию и записи памятников фольклора на всех диалектах осетинского языка. К записи фольклорных материалов были привлечены энтузиасты фольклора — Цоцко Амбалов, Гагудз Гуриев, Камбулат Дулаев, Петр Гадиев, Дудар Бердиев, Георгий Толасов, Андрей Толасов и др. Народные сказители вызывались в г. Владикавказ, и в течение определенного времени от них записывался их репертуар, полностью или частично, в зависимости от обстоятельств. Общество практиковало и командировки на места для записи фольклорных материалов.
Для того, чтобы записи фольклорных памятников производились с соблюдением научных требований, была разработана особая программа на основе «Программы для собирания произведений народной словесности», изданной комиссией по народной словесности при Этнографическом отделе «Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии».
С 1925 г. по моей инициативе на базе Осетинского историко-филологического общества постановлением Президиума Северо-Осетинского облисполкома был организован Северо-Осетинский научно-исследовательский институт краеведения, который состоял из трех отделений: литературно-лингвистического, исторического и естественно-исторического.
В задачи института входило всестороннее изучение осетин, как в прошлом, так и в настоящем. Институт получил возможность издавать свои труды и материалы по фольклору. В основу разработанного мною плана издания фольклорных материалов были положены такие принципы: издавать в хронологическом порядке, по собирателям и сказителям; тексты давать на осетинском языке и в переводе на русский язык; в год выпускать по одному сборнику; сборникам дать название: «Памятники народного творчества осетин» (ПНТО). Первый выпуск вышел в 1926 г. с материалами фольклористов братьев Шанаевых на русском языке, так как рукопись сохранилась только на этом языке; сборник снабжен моим предисловием. Второй выпуск издан с материалами фольклориста-энтузиаста, учителя начальной школы М. Гарданти. В нем даны фольклорные памятники на дигорском языке и мой перевод их на русский; сборник снабжен, кроме того, моим предисловием и примечаниями. III, IV и V выпуски были изданы с материалами фольклориста Ц. Амбалова; III выпуск снабжен предисловием члена Общества Г. Г. Бекоева, ему же принадлежит и перевод на русский язык; IV и V выпуски изданы без перевода материалов на русский язык.
Перед Отечественной войной Институт проделал большую работу по собиранию нартовских сказаний, составлению и изданию свода нартовского эпоса.
Собирание и запись фольклорных материалов на всех диалектах осетинского языка я продолжал также и в 40-е годы.
Позднее, в 50-е годы, я привел в порядок свой фольклорный архив, переписав все материалы по годам и сказителям; большую часть их перевел на русский язык и снабдил примечаниями различного характера. В то же время я продолжал собирание и запись новых фольклорных материалов.
* * *
Осетинская сказка до последнего времени специально не изучалась. Дело ограничивалось изданием уже собранных сказок и переводом их. Из подобных изданий можно назвать следующие: Осетинские народные сказки, составители С. Бритаев и Г. Калоев. Предисловие Г. Калоева, М., 1959, 424 стр. (на рус. яз.); Осетинские народные сказки, составители С. Бритаев и Г. Калоев. Предисловие Г. Калоева, Орджоникидзе, 1960, 430 стр. (на осетинско-иронском яз.); Осетинские народные сказки, т. I, Сталинир, 1959, 720 стр.; т. II, Сталинир, 1900, 410 стр. (на осетинско-иронском яз.); Осетинские народные сказки, составитель А. Бязыров, Сталинир, 1960, 384 стр. (на рус. яз.).
Все эти издания страдают одним общим недостатком: составители сборников не соблюдали элементарных требований записи и издания фольклорных памятников, тексты подвергались стилизации.
Как я отбирал из своего фольклорного архива материалы для настоящего сборника и чем при этом руководствовался? Осетинский фольклор богат и многообразен, это признано давно. Я решил ограничить рамки сборника только сказками и отчасти легендами. Я подобрал из своего фольклорного собрания сказки разного вида и содержания и постарался, чтобы диалекты осетинского языка были представлены достаточно полно. В сборник я включил только собственные записи или такие, которые осуществлялись по моему поручению студентами или учителями. Из них дигорских — 81, иронских — 39 и туальских (южноиронских) — 5.
Все материалы сборника даются в моем переводе. При переводе я следовал той традиции, которая практиковалась в кавказоведческой литературе. Я учел и опыт Вс. Миллера, и таких фольклористов, как Б. Гатиев, А. Кайтмазов, Ф. Такоев и др., а также и свой собственный опыт при издании II выпуска «Памятников народного творчества осетин», в предисловии к которому я писал в 1927 г.: «При переводе на русский язык я старался, по примеру Вс. Миллера, Шифнера и др., как можно ближе держаться дигорского текста с той целью, чтобы перевод мог дать более ясное понятие о характере и строе дигорской речи, так как иной способ передачи текстов извратил бы смысл и значение народных сказаний. Ясно, что к такому переводу нельзя предъявлять строгих литературных требований»4. Я и теперь нахожу, что такой принцип перевода, имеющий многолетний опыт, оправдал себя в прошлом и оправдывает в настоящем.
* * *
Что представляет собой осетинская сказка со стороны содержания и формы? Научное изучение осетинской сказки — дело будущего. Я ограничусь лишь некоторыми замечаниями общего и частного характера, основанными на моих наблюдениях.
Сказка среди других жанров в осетинском фольклоре занимает главенствующее положение. Правда, в осетинском фольклоре между отдельными жанрами — сказанием, хвалебной песней и песней — нет твердого разграничения; сами сказители зачастую смешивают сказание, хвалебную песнь и песнь, называют их сказкой. Вот, например, свидетельство сказителя-певца Дз. Дедекаева: ««Песня о Мисирби» — одновременно и песня, и сказание. Я воспринял ее от многих больших певцов; знаю и песню; она содержит то же, что и сказание… Пели ее, перехватывая друг от друга; каждый, кто знал песню, мог пропеть столько колея, сколько хотел, а затем песню от него подхватывал другой, тот, кто знал песню; каждую песню вот в таком порядке и пели». То же самое Дедекаев говорит и о «Песне о Гуймане»: «Она и песня, и сказание».