Верхняя губа Красавчика закатилась к мочке носа, и я предпочёл оставить фамильярности:
— Ладно. Хочу, чтобы ты понял, этот парень, — кивнул я в сторону хлопочущего возле лошадей Волдо, — нужен нам. Очень нужен. Ясно? Тебе ясно?
Морда Красавчика приобрела менее враждебное выражение, и я чётко услышал вышедшее из зубастой пасти «Да».
— Безмерно рад. И знай, несмотря на твои загоны, я благодарен, что ты не дал ему подохнуть.
Обшмонав свежеиспечённых доноров материальных ценностей и забрав то немногое, что у них при себе было, мы водрузили задницы в сёдла и продолжили прерванный путь. Волдо ехал чуть впереди и, судя по характерному наклону головы, был явно чем-то обеспокоен.
— Что на сей раз терзает тебя, мой юный подельник? — решил я проявить участие.
— Я не нравлюсь ему, да? — чуть обернулся пацан.
— Боженьке?
— Красавчику.
— Ну... Не попробует — не узнает.
— Шутка?
— Точно. Ты делаешь успехи. А если серьёзно, не заморачивайся на его счёт. Красавчик мнителен, ему не по нраву чужаки. То есть никто, кроме меня. Но он верен и хорошо знает границы дозволенного.
— Как вы с ним сошлись?
— Это было давно. В одном городе-призраке, где всё живое и неживое стремится тебя угробить. Он тоже хотел, я уверен, но был слишком мал для этого.
— Вы его вырастили?
— Сиськой не кормил, если ты об этом. А так да, пригрел сиротинушку.
— Много в вашем мире таких как он?
— Думаю, сейчас уже ни одного. Красавчик не вид и не порода. Он мутант, причуда спятившей природы. Кто там у него в роду был — точно не знаю. Но, похоже, не обошлось без собаки и человека, а может и ещё кто подмешался.
— Значит, у вас тоже есть магия?
— С чего ты взял?
— А как ещё может смешаться собака с человеком?
— О, дорогой мой, в тех краях случаются и более экзотические союзы. Сома себе представляешь? Это такая здоровенная рыба без чешуи. Так вот знавал я одного затейника, который страсть как любил с этими сомами романтическим отношениям придаться. А уж расписывал — милее девы юной. Послушаешь — самому захочется. А ты говоришь, с собакой не могут.
Волдо обернулся и состроил кислую мину:
— Ваш мир странный.
— Ты себе даже не представляешь насколько.
— Расскажите о нём.
— Ну, с чего бы начать... У нас есть огнестрел.
— Вы уже говорили это слово, в нашу первую встречу.
— Да. И ты не вдуплил о чём я. А ведь, на самом деле, ничего сложного — полый стержень, спуск, затвор, рамка, магазин, патрон, горсть пружин, штифтов, винтов — вот и огнестрел готов. Хм, до чего ж я по нему истосковался, даже на стихи пробило. Так вот, значит, берёшь эту малышку в руки, засылаешь патрон в патронник, наводишь ствол на источник проблемы, жмёшь спуск, радуешься жизни. И я искренне не понимаю, по какой неведомой причине у вас нет этих прелестных вещиц. Почему — дьявол вас дери — вы до сих пор шароёбитесь по миру с мечами-топорами, когда тут куча моих земляков, и уж кто-то из них точно в курсе устройства хотя бы древнего дульнозарядного говна с кремневым замком? Я уж не говорю о двигателях, электрогенераторах и прочих благах цивилизации.
В процессе объяснений лицо моего визави помаленьку вытягивалось, пока увеличившаяся длина не вынудила раскрыть рот, и из него вырвалось полное ужаса:
— Так вы говорите о машинах!
— Ну да.
— Машины под запретом! — решительно пресёк Волдо мои греховные фантазии.
— Да мне посрать. Найду кузнеца, дам чертёж, и будет у меня машина.
— Вы не понимаете, — не унимался юный ретроград, — машины в Оше изначально прокляты. Они не работают, и зачастую причиняют смерть своим создателям!
— Ври больше. А как же мельницы? Я их у вас видел. А про арбалет что скажешь? Чем не машина?
— А тем, что в них ничего не сгорает! Машина есть проклятый механизм, приводимый в движение или сам в движение приводящий при помощи пламени нечестивого! — выдал пацан на-гора высокопарную цитату и даже потряс воздетым к небу указательным перстом. — Ясно?
— Пиздёж. Не верю. Вам попы мозги засрали, чтобы в вечном средневековье держать, да барыши стричь невозбранно. Как только побезопаснее станет, первым делом найду толкового кузнеца и сделаю себе пищаль. И гранат десяток, пусть хоть с фитилём. Я вам тут блядь устрою промышленную революцию. А то всё у них, понимаешь, запрещено да проклято.