Слез, рыданий, извинений? Думал, что я сгорю от стыда ? Вот прямо здесь вспыхну
факелом и создам пожароопасную ситуацию? Так вот перебьется! Он хотел еще что-
то сказать, но я его опередила.
- Ах да, и, конечно, деньги. Если бы вы сразу сказали, что уже в курсе, я бы
вернула их вам и раньше. Они лежат у меня в комоде, отдам по возвращении.
Это было правдой. Я понятия не имела, что делать с этими купюрами, а потому
решила не делать ничего. Отложить, спрятать даже от самой себя… И все же время от
времени я их находила, перебирала и перекладывала. Они обжигали пальцы и
заставляли что-то в глубине души переворачиваться болезненно и сладко, словно
сами эти купюры были частью чего-то запретного.
Ну что ж, пришло время вернуть сувенир его владельцу.
- При чем тут деньги? – Бояринцев мотнул головой, словно пытаясь отряхнуть
все, что я сейчас говорила. – Я просто хотел сказать, что с алкоголем тебе стоит быть
поосторожнее.
Я захлебнулась воздухом. Самым большим желанием было врезать ему по
физиономии. Он что же считает, что я всегда так себя веду? Напиваюсь и прыгаю в
постель к первому встречному? Какой-то внутренний голос робко пытался пикнуть
что-то вроде: а что он еще должен считать? Я ведь именно так и сделала, а он видел
то, что видел.
Я представила себе, как начну сейчас глупо оправдываться, бормотать
извинения, бить себя в грудь кулаком, доказывая, что я «не такая».
Глупо. Глупо и бесполезно. Поэтому, улыбнувшись я сказала:
- Не думаю, что вам есть о чем беспокоиться, Тимур Александрович. Если даже я
умудрюсь напиться до невменяемого состояния, единственная постель, в которой я
окажусь, это та самая постель, в которую вы же меня и пристроили. Постель вашего
сына. У нас ведь с ним один номер, и кровать там одна. Вряд ли найдется какой-
нибудь достаточно строгий моралист, чтобы меня в этом упрекнуть.
Я говорила все это и видела, как с каждым словом Бояринцев мрачнеет. Трудно
сказать, почему, но ему явно было больно все это слышать. Впрочем, нет, вру. Что
значит «трудно сказать почему»? Легко сказать. Сейчас многое стало на свои места: и эти платья, подобранные так любовно и бережно, и его взгляды, и даже эта
вспышка гнева, которая пришлась ровненько на тот момент, когда мы с Игорем во
всю изображали супружескую идиллию.
Он ревнует. Черт возьми, он действительно ревнует. Как только я это поняла, ужас, страх, неловкость – все это быстро исчезло, словно и не было. Вместо этого
пришло злорадство. Наверное, я ужасный человек, но мне нравилось смотреть, как
этот взрослый, уверенный в себе мужчина, чьим именем, возможно, пугают детей и
который владеет чертовой кучей денег и прочего ненужного барахла, стоит передо
мной и наверняка страдает.
Нет, не сильно, все-таки обольщаться не стоит. Вряд ли это внезапно
вспыхнувшее глубокое чувство, но вот некоторую досаду он наверняка испытывает.
- И вообще, - сказала я с улыбкой, - раз уж нам с Игорем по вашей прихоти
предстоит целый год играть эту дурацкую комедию, будет куда лучше, если мы с
ним поладим. Так ведь для всех проще? Ни ему, ни мне не придется искать никого на
стороне. Легенда будет совершенно правдоподобной. Так что, пожалуй, пойду я еще
выпью. Отличное вино!
Я двинулась в сторону ресторана, но уйти не смогла. Бояринцев еще сильнее
сжал пальцы на моей талии, а потом резко притянул к себе. Теперь мы оказались
совсем рядом, лицом к лицу. Слишком близко. Я больше не могла улыбаться и
ерничать. Застыла под его взглядом, как кролик застывает перед удавом, как жертва
замирает перед хищником, когда понимает, что гибель неизбежна. Что он сделает
дальше, что скажет?
Я почти физически почувствовала, как он наклоняется, как захватывает мои
губы ртом, как целует жадно и напористо, будто бы ставит клеймо собственника. От
этого чертового наваждения дыхание снова сбилось, я машинально облизала губы.
Мне казалось, что какое-то длинное мгновение мы с ним думали об одном и том
же. А потом он отпустил меня и с какой-то усталой злостью бросил:
- Делайте, что хотите.
И вышел, не дождавшись меня.
Когда я вынырнула из кустов, на террасе уже было пусто. Я сделала несколько
шагов и обессиленно опустилась на скамейку. Мне нужно было несколько минут, чтобы привести мысли в порядок. Что происходит между нами? Что происходит
вообще?
15
Долго рассиживаться на скамейке было нельзя, я поднялась, расправила плечи, придала лицу независимое выражение и вошла в зал. Моему появлению никто не