головой о каменную стену!
Она вдруг показалась сама себе древней старухой. События этого дня вконец
опустошили ее: сначала страшная весть о налоге, потом – Эшли и, наконец, эта
ненависть, которую вызвал в ней Джонас Уилкерсон. А теперь все чувства в ней
притупились. Если же она еще была бы способна чувствовать, что-то в ней
наверняка воспротивилось бы плану, который складывался у нее в голове, ибо Ретта
она ненавидела больше всех на свете. Но Скарлетт ничего не чувствовала. Она могла
лишь думать, и притом думать расчетливо.
«Я наговорила ему уйму гадостей в ту ночь, когда он бросил нас на дороге, но я
сумею заставить его забыть об этом, – думала она, исполненная презрения к этому
человеку и уверенная в своей власти над ним. – Прикинусь такой простодушной
дурочкой. Внушу ему, что всю жизнь любила его, а в ту ночь была просто расстроена
и напугана. О, эти мужчины – они такие самовлюбленные, чему угодно поверят, если
им это льстит… Ну, а я, пока его не заарканю, конечно же, и виду не подам, в каких
мы стесненных обстоятельствах. Нет, он не должен этого знать! Если он хотя бы
заподозрит, какие мы бедные, то сразу поймет, что мне нужны его деньги, а не он
сам. Но в общем-то, откуда ему узнать – ведь даже тетя Питти не знает, до чего все
плохо. А когда я женю его на себе, он вынужден будет нам помочь. Не допустит же
он, чтоб семья его жены погибала от голода».
Его жены. Миссис Ретт Батлер. Что-то возмутилось в ней, шевельнулось, нарушив
было холодный ход размышлений, и – улеглось. Ей припомнился короткий медовый
месяц с Чарлзом, гадливость и стыд, его руки, неумело шарившие по ее телу, его
непонятный экстаз, а потом – извольте: Уэйд Хэмптон.
«Не стану сейчас об этом думать. Волноваться будем после свадьбы…»
После свадьбы. Память тотчас откликнулась. И по спине Скарлетт пробежал
холодок. Ей снова вспомнилась та ночь на крыльце у тети Питти, вспомнилось, как
она спросила Ретта, следует ли ей понимать, что он делает ей предложение, вспомнилось, как он гадко рассмеялся и сказал: «Мой дорогая, я не из тех, кто
женится».
А что, если он до сих пор не из тех, кто женится? А что, если, несмотря на все ее
тары и ухищрения, он не захочет на ней жениться? А что, если – боже, какая
страшная мысль! – что, если он и думать забыл о ней и увлечен сейчас другой
женщиной?
«Никогда еще ни одна женщина не была мне так желанна…»
Скарлетт с такой силой сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони.
«Если он забыл меня, я заставлю его вспомнить. Я сделаю так, что он снова будет
желать меня».
А если он все же не захочет на ней жениться, но она по-прежнему будет желанна
ему, что ж, можно и на это пойти – лишь бы добыть денег. Ведь предлагал же он ей
стать его любовницей.
В сером полумраке гостиной она быстро, решительно вступила в борьбу с тремя
тенями, властвовавшими над ней: тенью Эллин, заповедями своей веры и любовью к
Эшли. Скарлетт сознавала, что самый ход ее мыслей показался бы омерзительным
Эллин, даже там, где она теперь пребывает – в этом далеком и теплом раю.
Сознавала Скарлетт и то, что прелюбодеяние-это смертный грех. Сознавала, что, любя Эшли, предает не только свое тело, но и любовь.
Но все эти соображения отступали перед безжалостной холодностью разума и
безысходностью ее отчаяния. Эллин мертва, и, возможно, смерть заставляет
смотреть на все по-иному. Религия запрещает прелюбодеяние под угрозой вечных
мук в аду, но если церковь полагает, что она, Скарлетт, не испробует все на свете, чтобы спасти Тару и спасти своих близких от голода, – что ж, пусть это и волнует
церковь. А ее, Скарлетт, не волнует ничего. По крайней мере – сейчас. Эшли же…
Эшли она не нужна. Нет, нужна. Воспоминание о его горячих губах подсказывало ей, что это так. Но он никогда с ней не уедет. Как странно, убеги она с Эшли, это не
казалось бы ей грехом, а вот с Реттом…
В унылых сумерках угасавшего зимнего дня Скарлетт подошла к концу того
длинного пути, на который ступила в ночь падения Атланты. Тогда она была
избалованной, эгоистичной, неопытной девушкой, юной, пылкой, исполненной
изумления перед жизнью. Сейчас, в конце пути, от этой девушки не осталось ничего.
Голод и тяжкий труд, страх и постоянное напряжение всех сил, ужасы войны и
ужасы Реконструкции отняли у нее теплоту души, и юность, и мягкость. Душа ее