– И никогда не сдадутся, – добавил Хью, и на губах его появилась гордая, хотя и
чуть ироническая улыбка. – Вы здесь не найдете ни одной леди, которая бы сдалась, хотя мужская половина рода и повела себя иначе у Аппоматтокса. Они все это
пережили куда острее, чем любой из нас. Мы-то ведь познали поражение сражаясь.
– А они – ненавидя, – докончил за него Томми. – Верно, Скарлетт? Если мужчины
оказались не на высоте, это куда больше волнует дам, чем нас. Хью собирался быть
судьей, Рене собирался играть на скрипке перед коронованными особами, а… – и он
пригнулся, спасаясь от удара Рене, – а я собирался стать врачом, теперь же…
– Дайте срок, – воскликнул Рене. – Вот увидите – я становится король пирожков на
Юг! А славный мой Хью – король плиты, а ты, мой Томми, ты будешь иметь
ирландский рабы вместо твои черный рабы. Вот какой перемена – весело! А что вы
поделывайт, мисс Скарлетт? А мисс Мелли? Корова доите, хлопок собирайте?
– Вот уж нет, – холодно отрезала Скарлетт, решительно не понимая, как это Рене
может столь беспечно относиться к тяготам жизни. – Этим занимаются у нас негры.
– Мисс Мелли назвал свой мальчик Борегар[14]. Скажит ей, я, Рене, одобряйт, и
скажит: только Иисус – имя лучше. – Он улыбался, но глаза его сверкнули гордостью, когда он произнес имя смельчака-героя Луизианы[15].
– Но есть еще Роберт Эдвард Ли, – заметил Томми. – Хотя я вовсе не собираюсь
принижать репутацию старины Борегара, я своего первого сына назову Боб Ли
Уилберн.
Рене расхохотался и пожал плечами.
– Я расскажу тебе одна история. Только это чистая правда. И ты сейчас, увидит, что креолы думать о наш храбрый Борегар и ваш генерал Ли. В поезде под Новый
Орлеан едет человек из Виргиния – солдат генерал Ли, и он встречайт креол из
войск Борегар. И этот человек из Виргиния – он говорит, говорит, говорит, как
генерал Ли делать то и генерал Ли сказать это. А креол – он вежливый, он слушать и
морщить лоб, точно хочет вспоминать, а потом улыбаться и говорит: «Генерал Ли?!
А, я вспомнил! Генерал Ли! Это тот человек, про который генерал Борегар очень
хорошо говорит!»
Скарлетт из вежливости посмеялась, хотя ничего в этой истории не поняла –
разве лишь то, что креолы, оказывается, такие же воображалы, как обитатели
Чарльстона и Саванны. А кроме того, она всегда считала, что сына Эшли следовало
назвать по отцу.
Музыканты, попиликав, чтобы настроить инструменты, заиграли «Старик Дэн
Таккер», и Томми повернулся к ней.
– Будете танцевать, Скарлетт? Я в партнеры вам, конечно, не гожусь, но Хью или
Рене…
– Нет, спасибо, я все еще в трауре по маме, – поспешно сказала Скарлетт. – Я
посижу.
Она отыскала глазами Фрэнка Кеннеди, разговаривавшего с миссис Элсинг, и
поманила его.
– Я посижу в нише вон там, а вы принесите мне чего-нибудь освежительного, и мы
поболтаем, – сказала она Фрэнку, когда три ее собеседника отошли.
Он тотчас помчался выполнять ее просьбу и вскоре вернулся с бокалом вина и
тоненьким, как бумага, ломтиком кеса, и Скарлетт, старательно уложив юбки, чтобы
скрыть наиболее заметные пятна, уселась в нише в дальнем конца залы. Память об
унизительных минутах, пережитых утром у Ретта, отодвинулась на задний план – ее
возбуждал вид всех этих людей и звуки музыки, которой она так давно не слыхала.
Завтра она снова будет думать о поведении Ретта, о своем унижении и снова будет
кипеть от гнева. Завтра она будет прикидывать, удалось ли ей оставить след в
раненой, потрясенной душе Фрэнка. Но не сегодня. Сегодня в ней до самых кончиков
ногтей бурлила жизнь, все чувства были обострены надеждой, и глаза сверкали.
Она смотрела в большую залу на танцующих из своей ниши и вспоминала, какой
красивой казалась ей эта комната, когда она впервые приехала в Атланту во время
войны. Тогда паркет был натерт и сверкал как стекло, а огромная люстра под
потолком сотнями крошечных призм ловила и отражала сияние десятков свечей и, словно бриллиант, посылала во все концы комнаты огненно-красные и синие огни.
Со старинных портретов на стенах благородные предки милостиво взирали на
гостей, излучая радушие. Мягкие подушки на диванчиках розового дерева так и
манили к себе, а на почетном месте, в нише, стояла самая большая софа. Она любила
сидеть здесь во время балов и вечеринок. Отсюда видна была вся зала и