расположенная за ней столовая, где стоял овальный стол красного дерева, за
которым могло поместиться человек двадцать, а вдоль стен – двадцать стульев на
изящных ножках, массивный буфет и горка, заставленные тяжелым серебром, семисвечными канделябрами, кубками, сосудами для уксуса и масла, графинами и
сверкающими рюмками. Она так сидела здесь, на софе, в первые годы войны, всегда
с каким-нибудь красивым офицером, наслаждаясь звуками скрипки и контрабаса, аккордеона и банджо, перекрывавшими шарканье ног танцоров по навощенному, до
блеска натертому паркету.
А сейчас люстра была темная. Она висела, как-то странно скособочась, и
большинство хрустальных подвесок отсутствовало, словно янки, избрав своей
мишенью эту красавицу, швыряли в нее сапогами. Сейчас залу освещала
керосиновая лампа и несколько свечей, а главным образом – огонь, гудевший в
большом камине. При его неровном свете видно было, как непоправимо поцарапан, испорчен тусклый старый паркет. На выцветших обоях остались квадраты от
висевших здесь прежде портретов, а широкие трещины в штукатурке напоминали о
том дне осады, когда в дом попал снаряд, обрушил крышу и часть второго этажа.
Тяжелый старинный стол красного дерева, заставленный сладкими пирогами и
графинами с вином, по-прежнему царил в опустевшей столовой, но он тоже был весь
исцарапанный, а на сломанных ножках виднелись следы неумелой починки. Горка, серебро и стулья с тонкими ножками – все исчезло. Не было и тускло-золотых
парчовых портьер, обрамлявших высокие французские окна в глубине комнаты, –
сохранились лишь старые кружевные занавески, чистые, но штопаные-
перештопанные.
На месте софы с изогнутой спинкой, которую Скарлетт так любила, стояла совсем
неудобная, жесткая деревянная скамья. Скарлетт сидела на ней, стараясь придать
своей позе возможно больше изящества и от души жалея, что мокрая юбка не
позволяет ей танцевать. А танцевать так хотелось! Зато сидя в этой уединенной
нише, она, конечно, куда быстрее сумеет вскружить голову Фрэнку, чем мелькая в
бешеном вальсе: она станет с зачарованным видом слушать его болтовню, поощряя
своим вниманием к еще большему полету глупости.
Но музыка так звала! Скарлетт постукивала туфелькой в такт ударам широкой
разлапистой ступни старика Леви, а он вовсю наяривал на сладкозвучном банджо и
объявлял фигуры танца. Ноги танцоров шаркали, скользили, постукивали по полу, две цепочки сходились, расходились, кружились, руки взлетали.
Старик Дэн Таккер захмелел…
(Кружите партнерш!)
В камин упал и очумел!
(Скользите, леди, скользите!)
После унылых, изнуряющих месяцев в Таре так хорошо было снова слышать
музыку и шарканье ног по паркету, так хорошо было видеть вокруг в слабом свете
свечей знакомые, дружеские, смеющиеся лица, слышать старые шутки и прибаутки, подтруниванья, заигрыванья. Точно ты была мертва и снова вернулась к жизни. И
вернулось то веселое время, что было пять лет назад. Если бы закрыть глаза и не
видеть этих старых шитых-перешитых платьев, и залатанных башмаков, и чиненых
туфель, если бы в памяти не вставали лица молодых людей, которые никогда уже не
будут танцевать, – могло бы показаться, что и в самом деле ничего не изменилось.
Но сейчас, глядя на пожилых людей, толпившихся вокруг графина с вином в
столовой, на матрон, стоявших беседуя вдоль стен и не знавших, куда девать
лишенные веера руки, и на покачивавшихся, подпрыгивавших молодых танцоров, Скарлетт вдруг холодно, с пугающим спокойствием осознала, что все изменилось –
изменилось непоправимо, так изменилось, словно перед ней были не люди, а
призраки.
Выглядели они как прежде, но были другими. Что же произошло? Лишь то, что
они стали на пять лет старше? Нет, тут было что-то другое – не просто следы
времени. Что-то ушло из них, ушло из их мира. Пять лет назад ощущение
незыблемости окружающего жило в них столь прочно, было столь неизменно, что
они даже не сознавали этого. И цвели, укрытые им от бурь, как цветы в оранжерее.
Теперь же это исчезло, как исчезли и былая радость, и былое ожидание чего-то
чудесного, волнующего, и былой блеск их жизни.
Скарлетт знала, что и она изменилась, но не в такой мере, как они, и это