Луиза наполнила ему стакан.
— Прогуляйся со мной, — предложила она. — Мы можем пройтись вдоль берега.
— Я не люблю гулять вдоль берега. — Дарлинг, прищурившись, всмотрелся в репродукции картин Дюфи, Брака и Пикассо.
— Давай пройдемся по Пятой авеню.
— Я не хочу гулять по Пятой авеню.
— Может, ты пойдешь со мной в какую-нибудь галерею? Сейчас выставляется один художник, его фамилия Кли…
— Я не хочу идти в галерею. Хочу сидеть здесь и пить шотландское. Кто развесил по стенам эти чертовы картины?
— Я, — ответила Луиза.
— Ненавижу их.
— Так я их сниму.
— Оставь их. Они дают мне возможность хоть что-то делать. Я могу их ненавидеть. — Дарлинг большим глотком ополовинил стакан. — Неужели в наши дни люди рисуют такие картины?
— Да, Кристиан. Пожалуйста, не пей больше.
— Тебе они нравятся?
— Да, дорогой.
— Правда?
— Правда.
Дарлинг вновь всмотрелся в картины.
— Маленькая Луиза Такер. Красавица Среднего Запада. Я вот люблю картины с лошадьми. А почему тебе нравятся такие картины?
— За последние несколько лет я очень часто бывала в галереях…
— Именно этим ты занимаешься во второй половине дня?
— Именно этим я занимаюсь во второй половине дня.
— А я во второй половине дня пью.
Луиза поцеловала его в макушку. Он по-прежнему всматривался в репродукции, держа в руке стакан виски. Она надела пальто и молча выскользнула за дверь. Вернувшись в сумерках, сказала Дарлингу, что ее взяли на работу в женский журнал мод.
Они переехали в более дешевую квартиру. По утрам Луиза уходила на работу, а Дарлинг сидел дома и пил. Если приходили счета, их оплачивала Луиза. Она убеждала себя, что сможет уйти из журнала, как только Дарлинг найдет работу, хотя с каждым днем дел у нее только прибавлялось: она беседовала с авторами, выбирала художников-иллюстраторов, искала актрис, фотографии которых публиковались в журнале, встречалась за ленчем с нужными людьми, завела тысячу новых знакомых, каждого из которых представляла Дарлингу.
— Мне не нравится твоя шляпка, — сказал как-то Дарлинг, когда она пришла вечером и, поцеловав, дохнула на него мартини.
— А что не так с моей шляпкой, бэби? — спросила она, пробежавшись пальцами по его волосам. — Все говорят, что она очень эффектная.
— Слишком эффектная, — ответил Дарлинг. — Она не для тебя. Такую шляпку должна носить богатая, утонченная женщина лет тридцати пяти, у которой куча поклонников.
Луиза рассмеялась.
— Я и стараюсь выглядеть богатой, утонченной женщиной лет тридцати пяти, у которой куча поклонников.
Он мрачно глянул на нее. Хмель как рукой сняло.
— Ну что ты надулся, бэби? Под этой шляпкой все та же твоя любящая жена. — Она сняла шляпку, отбросила в угол, села ему на колени. — Видишь? Очень уютная и домашняя.
— На твоем дыхании можно запускать двигатель внутреннего сгорания.
Дарлинг не хотел грубить, но шок был слишком велик: он вдруг увидел, что жена превратилась в незнакомку. Изменилась не только шляпка, но и выражение глаз. В них читались уверенность в себе и скрытность.
Луиза прильнула к груди мужа, опустив голову, чтобы пары алкоголя не достигали его ноздрей.
— Мне пришлось пригласить автора на коктейль. Он приехал с плато Озарк и пьет, как рыба. Он коммунист.
— Почему коммунист пишет для женского журнала мод?
Луиза хохотнула:
— Журналам приходится бороться за тиражи. Поэтому издатели стараются расширить круг авторов. И потом, сейчас не найти автора моложе семидесяти, который не был бы коммунистом.
— Я не думаю, что тебе следует общаться с этими людьми, Луиза. Тем более — пить с ними.
— Он очень милый мальчик. Читает Эрнста Доусона.
— Кто такой Эрнст Доусон?
Луиза похлопала его по руке, встала, поправила волосы.
— Английский поэт.
Дарлинг почувствовал, что в чем-то разочаровал ее.
— Я должен знать, кто такой Эрнст Доусон?
— Нет, дорогой. Пожалуй, я приму ванну.
Когда она вышла, Дарлинг приблизился к углу, где лежала шляпка, поднял ее. Ничего особенного — солома, красный цветок, вуалетка. В его огромной руке она выглядела совершенно обыкновенной, но когда ее надевала жена, будто подавала какой-то сигнал… Большой город, умные и опытные женщины пьют и обедают с мужчинами — отнюдь не их мужьями, — говорят о том, о чем нормальный человек понятия не имеет: французы рисуют картины не кисточками, а локтями, композиторы пишут симфонии, обходясь без единой мелодии, писатели знают все о политике, женщины знают все о писателях, пролетарском движении, Марксе. Обеды, где встречаются известные красавицы Америки и гомосексуалисты, которые смешат друг друга до слез, потому что недоговоренные предложения понимаются с полуслова и вызывают безумный смех, жены, которые называют мужей «бэби».