Ю.: Последствия этого («взрыва»), то, как сейчас работают чувства, без какого-либо координатора или центра — это всё, что я могу сказать. И ещё — изменилась химия — я могу это говорить, потому как, если только не происходит этой алхимии, или изменения химии в целом, освобождение этого организма от мысли, от продолжительности мысли, невозможно. А поскольку продолжительность мысли отсутствует, можно с лёгкостью сказать, что нечто произошло, но что всё-таки произошло? Этого я никак не могу испытать.
В.: Может быть, это ум играет в игры, и «я» всего лишь думает, что я «человек, который взорвался».
Ю.: Я не пытаюсь здесь ничего продавать. Это невозможно симулировать. Это вещь, которая случилась вне той области, той сферы, где я ожидал изменений, мечтал о них и желал их, так что я не называю это «изменением». Я правда не знаю, что случилось со мной. Я вам рассказываю то, как я функционирую. Кажется, что есть какая-то разница между тем, как вы функционируете и как функционирую я, но по сути своей не может быть никакой разницы. Как может быть какая-то разница между мной и тобой? Её не может быть; но, судя по тому, как мы пытаемся выразить себя, она как будто есть. У меня ощущение, что есть некая разница, и всё, что я пытаюсь понять, — в чём эта разница. В общем, вот так я функционирую.
(В течение недели, последующей «взрыву», Юджи наблюдал существенные изменения в работе его органов чувств. На последний день его тело перенесло «процесс физической смерти», и эти изменения приобрели характер постоянных качеств.)
Потом начались изменения — со следующего дня, и продолжались в течение семи дней — каждый день одно изменение. Сначала я обнаружил мягкость кожи, прекратилось моргание глаз, потом изменения во вкусе, запахе и слухе — я заметил эти пять изменений. Возможно, они присутствовали и раньше, и я лишь впервые заметил их тогда.
(В первый день) я заметил, что моя кожа стала нежной, как шёлк, и как-то по-особому светилась, золотистым светом. Я брился, и каждый раз, когда я пытался провести бритвой, она проскальзывала. Я сменил лезвия, но это не помогло. Я потрогал своё лицо. Чувство осязания было другим, а также то, как я держал лезвие. Особенно моя кожа — моя кожа была нежной как шёлк и светилась таким золотистым сиянием. Я не стал относить это на счёт чего бы то ни было; я просто наблюдал это.
(На второй день) я впервые почувствовал, что мой ум находится в «расцепленном состоянии», как я это называю. Я был в кухне наверху, Валентина приготовила томатный суп. Я посмотрел на него и не понял, что это такое. Она сказала мне, что это томатный суп, я попробовал его и осознал: «Вот какой вкус у томатного супа». Потом я проглотил суп и тогда вернулся к этому странному состоянию ума — хотя «состояние ума» здесь не подходит; это было состояние «не ума» — в котором я снова забыл. Я снова спросил: «Что это?» И она снова сказала, что это томатный суп. Я снова попробовал его. Снова я проглотил его и забыл. Я сколько-то поиграл с этим. Тогда это было так странно для меня, это «расцепленное состояние»; теперь оно стало нормой. Я больше не провожу время в грёзах, беспокойстве, концептуализации и прочих видах мышления, как это делает большинство людей, когда они находятся наедине с собой. Мой ум теперь задействован только тогда, когда он нужен, например, когда вы задаёте вопросы или когда мне надо починить магнитофон, или что-то типа того. Всё остальное время мой ум находится в «расцепленном состоянии». Конечно, теперь память вернулась ко мне — сначала я потерял её, но теперь она вернулась, — но моя память находится на заднем плане и вступает в действие только при необходимости, автоматически. Когда она не нужна, здесь нет ума, нет мысли, есть только жизнь.
(На третий день) друзья пригласили себя ко мне на обед, и я сказал: «Ладно, я что-нибудь приготовлю». Но я почему-то не мог как следует ощущать запах и вкус. Я мало-помалу осознал, что эти два чувства трансформировались. Каждый раз, как какой-нибудь запах проникал мне в ноздри, он раздражал мой обонятельный центр практически одинаковым образом — исходил ли он от самых дорогих духов или от коровьего навоза — раздражение было одно и то же. И потом, каждый раз, пробуя что-то на вкус, я ощущал только основной ингредиент — вкус остальных ингредиентов медленно приходил следом. С того момента духи потеряли для меня всякий смысл и пряная пища перестала нравиться. Я мог ощущать только преобладающие специи — чили или что-то такое.