Ошибка создателя
Александр Казанцев
О сборнике
С особым удовольствием пишу я вступление к книге земляков, сибирских фантастов.
Мне не раз приходилось представлять нашему читателю и начинающих фантастов, и прославленных фантастов Запада, с произведениями которых мы знакомились впервые. Припоминаю наше первое путешествие с советским читателем по джунглям американской научно-фантастической литературы. Мы проникали тогда в литературные заросли, где среди цепких лиан, ядовитых колючек и орхидей, среди мрака непроходимых чащ и засасывающей топи вымысла отыскивали порой яркие цветы игры ума, могучие стволы несгибаемой веры в человека, а иной раз и хинное дерево горечи сердца…
Правда, редкими были тогда наши находки, и немало встретилось на пути уродств, рожденных фантазией без границ, чуждой смелой и светлой мечты.
Оказалось, что в бурном потоке цветасто-крикливых обложек не найти картин желанного будущего, не обнаружить мечты и чаяния американцев. Все те же детективы гонялись за все теми же гангстерами — но только в космических ракетах! Все те же мускулистые супермены в шерстяных трусиках несли через джунгли все тех же тоненьких блондинок, у которых «вайтлс» (объем бюста, талии, бедер в дюймах) — 38-22-38, только джунгли эти были венерианские или еще какие-нибудь инопланетные… И в крутящейся пене сюжетов вздувались пузырями научные и псевдонаучные термины и взлетали фонтаны фантастических изобретений, которые нужны были авторам лишь для того, чтобы поставить героев в ужасное положение, показать губительность знания и бесчеловечность человеческой натуры.
Больше всего нас заинтересовала тогда светлая, но ледяная струя американской фантастики, которая сковывала читателя холодом мрачного пессимизма и беспросветности, протестуя тем самым против кризисов капитализма, против гонки ядерных вооружений, влекущей к истребительной атомной войне… Таков отрезвляющий холод произведений Рея Бредбери, описавшего "будущий мир сожженных книг" и поплатившегося за это собственным домом, спаленным американскими неофашистами, последышами Гитлера. Такова и едкая ирония некоторых рассказов Айзека Азимова, который ввел в литературу героя-робота и использовал перемещение во времени для раскрытия глубоких человеческих чувств. Таково, наконец, и предостережение от всеобщей ядерной смерти австралийского писателя Невила Шата, так убедительно прозвучавшее в фильме "На последнем берегу", поставленном по его роману.
Не хочется вспоминать о мутном потоке фантастики времен холодной войны, о грязных струях антикоммунистической пропаганды и антисоветской клеветы. Этой западной (англо-сакской) литературе, по словам французского литературного критика-коммуниста и видного общественного деятеля, в прошлом бойца Сопротивления и ядерного физика Жака Бержье, противостояла советская научно-фантастическая литература, несущая веру в будущее и убежденная в неизбежной перестройке человеческого общества.
В наше время фантастика стала любимым чтением не только молодежи, но и ученых, инженеров, рабочих. В чем же притягательная сила книг, которые, казалось бы, уводят от действительности в вымышленный мир, в чужое время?
Подобный взгляд людей, скептически относящихся к фантастике, глубоко ошибочен. Достаточно вспомнить о классиках фантастической литературы. Вместе с героями романа Жюля Верна мы погружались в глубины океана, поражаясь чудесам подводного мира и еще большему чуду — «Наутилусу», до технического совершенства которого еще далеко даже субмаринам двадцатого века. И оказывается, автор отнюдь не уводил читателей от действительности, а показывал тенденцию развития науки и техники.
Однако притягательная сила романов Жюля Верна была не только в верном предвидении достижений человечества. Он первым ввел в литературу героя-инженера, первым заинтересовал читателя предметом технического творчества своих персонажей.
Научная фантастика прошлого имела и другое направление.
Изобретатель машины времени, нажав на рычаги, отправляется в далекое будущее. И Уэллс превращает свою повесть в своеобразный «телескоп», видящий во времени, но видящий из современности! Герой повести попадает в мир, где непримирившиеся классы угнетенных и эксплуататоров выродились в животные виды, биологически отличные друг от друга. Те, кто в течение тысячелетий создавал материальные ценности, ушли под землю, в мир искусственного света и неведомых машин, превратились в трудолюбивых, одаренных, но жестоких морлоков; те же, кто веками присваивал себе плоды чужого труда, выродились в слабых, ни к чему не способных существ, жалких и беспомощных потомков человека, элоев, которых морлоки продолжают кормить и обслуживать, но… теперь уже как домашний скот, ради их нежного и вкусного мяса…
Неужели писатель хотел показать так картину предполагаемого будущего? Вовсе нет! "Телескоп времени" был нужен Уэллсу как средство отрицания современного ему общества капиталистов, опять-таки СОВРЕМЕННОГО общества угнетения. Он как бы восклицал, что так дальше продолжаться не может!
Своей современности посвящал Свифт и приключения Гулливера в неких фантастических странах: то у лилипутов, то у великанов, то у лапутян. "Лупой смеха", осуждением современных ему человеческих недостатков сделал Свифт свою фантастику, которая пережила столетия и уже не воспринимается ныне, как политический памфлет, каким была когда-то, а живет самостоятельной жизнью, обличающей человеческие недостатки.
Сатирическая фантастика любима читателями не меньше, чем другие ее разделы. Достаточно вспомнить «Нос» Гоголя, разгуливающий по Невскому проспекту в генеральском мундире, или органчик в голове градоначальника у Салтыкова-Щедрина. Помнят читатели л такие книги, как "Восстание ангелов" Анатоля Франса, его же "Остров пингвинов", "Янки при дворе короля Артура" Марка Твена или "Войну с саламандрами" Карела Чапека. Обличающая их сила в том, что обыденное, привычное соприкасается с неожиданным (фантастическим!) и от этого становится особенно выпуклым.
Использование фантастического допущения как литературный прием предполагает полную неправдоподобность этого допущения (скажем, движение во времени назад в нарушение закона причинности, невидимость материального тела, отрыв от Земли материка и т. п.).
Читатель поверит в происходящее, если писатель, подобно Уэллсу, Марку Твену или Гоголю, достоверно покажет среду, в которой живет и действует его герой, узнает в нем близкого ему современника с его привлекательными или отталкивающими чертами.
Секрет здесь в том, что фантастическая литература попадает под действие общих законов литературы, призванной отражать жизнь.
Но фантастическая литература делает это зеркало «волшебным», увеличивающим, показывающим то, что в обычном зеркале незаметно.
Обязателен ли элемент предвидения для научно-фантастической литературы? Должны ли современные фантасты стремиться к «поучению» деятелей науки? Думаю, что нет. У литературы свои задачи, отличные от науки. Но попутно иной раз ученый и может найти в литературном произведении нечто ценное для него, поскольку произведение это, как мы уже говорили, отражает жизнь, по крайней мере, в угаданных тенденциях развития и чаяниях.
И нельзя, конечно, судить фантастов, как оракулов, по тому, насколько они более точно, чем, скажем, синоптики — погоду, угадают грядущие достижения человечества. Важно лишь то, насколько созвучны их произведения нашим мечтам, насколько удачно их гипотетические достижения помогают раскрыть образы героев и воплотить основную гуманистическую идею произведения.
Вместе с тем, фантастическая литература разнообразна, не перечислить всех ее направлений, и каждое из них имеет право на существование, разумеется, если оно отвечает задачам нашей советской литературы. Возможен и прогноз, возможен и памфлет, возможно и предостережение.
С этих позиций мне и хотелось бы представить читателям трех новых фантастов-сибиряков.
У каждого из них собственный почерк, собственная область творчества.
В рассказах Виктора Колупаева читатель встретится с самой, казалось бы, обыкновенной жизнью, с нашей современностью, со столь близкими мне, былому томичу, Университетской рощей или Лагерным садом, но… эта обыденность у Колупаева пронизана фантастическими допущениями. Пусть они и невозможны, но они позволяют автору увидеть и показать обыденность с неожиданной стороны.