Дядя, всё это время спокойно слушавший племянника, теперь заговорил:
- Храни тебя Бог, Теодор, но ты большой дурак! Твоя мать, да будет земля ей пухом, имела склонность к фантазиям, и твой отец часто жаловался мне, что, когда ты родился, она велела проделать над тобой разные странные операции. Это верно. Но то, что ты рассказываешь обо всяких там греческих принцессах, живых портретах, солёных детях и ласках, всё это, прости меня, ты вырастил в своём мозгу, который является прямо-таки атласом всех глупостей и сумасбродств! Итак, я вовсе не намерен вставать на пути твоих решительных планов. Отправляйся в Патрас, передай привет господину Кондогури. Может быть, путешествие будет для тебя полезным, может быть, если конечно турки не убьют тебя по дороге, ты вернёшься домой более разумным? Не забудь, когда приедешь на остров, где растёт великолепный нюхательный корень, воспользоваться им в полной мере. Счастливого пути!
И тут прозаический дядюшка покинул своего романтического племянника.
По мере того, как день отъезда приближался, барона охватил всё же какой-то страх, так как буквально каждый говорил ему о тех опасностях, которые могут подстерегать его в пути.
Как-то в порыве печали, вызванной этими опасениями, он решил высказать свою последнюю волю: свои написанные и напечатанные стихи он завещал владелице голубого бумажника, что же до новогреческих костюмов, то они предназначались для театральной костюмерной. После этого он решил, что помимо охотника и молодого итальянца, подхватившего где-то пару новогреческих слов, который должен был служить переводчиком, взять с собой ещё могучего пруссака - ширина спины его достигала примерно пяти с половиной футов, поэтому козлы кареты пришлось значительно расширить.
Три дня ушло у барона на то, чтобы совершить все надлежащие прощальные визиты. Путешествие в романтическую Грецию, таинственное приключение, прощание и, может быть, навеки - разве этого мало, чтобы нежные барышни пришли в экстаз? Разве была среди них хоть одна красотка, которая не подавила бы тайный вздох, в то время как барон демонстрировал портреты прекрасных островитянок, приобретённые им у Каспара Вайса специально для того, чтобы как можно интереснее рассказывать о Греции, которую так скоро ему предстояло увидеть. И могла ли хоть одна из них произнести: "Адьё, мон шер барон!", не всхлипнув при этом? А самые серьёзные, так же как и легкомысленные, мужчины, разве не говорили они барону, с грустью тряся его руку? "Надеюсь вновь увидеть вас здоровым, довольным и счастливым, дорогой барон! Вам предстоит замечательное путешествие!"
Повсюду прощание было трогательным и потрясающим душу. Многие и в самом деле сомневались, что когда-нибудь ещё встретятся с юным авантюристом, и печаль распространилась в тех кругах, для которых он прежде служил украшением. Карета, нагруженная доверху, стояла у ворот. Барон в своём новогреческом одеянии, скрытом под плащом, сел в карету. Охотник и широкоплечий пруссак, вооружённые ружьями, пистолетами и саблями, заняли место на козлах, весело протрубил рожок почтальона, и прочь понеслась карета, рысью через Лейпцигские ворота в Патрас!
В Целендорфе барон высунулся из окна кареты и крикнул сердитым тоном пусть скорее перепрягают лошадей, он в большой спешке! И тут он увидел молодого профессора, с которым познакомился всего пару дней назад и который выказал большой энтузиазм относительно Греции.
Профессор как раз возвращался из Потсдама. Увидев барона, он подскочил к его карете и воскликнул:
- О, счастливейший из баронов! Итак, я вижу, вы уже в пути, в Грецию! Но подарите мне немного времени, всего несколько мгновений, чтобы я мог сделать для вас несколько важных заметок, почёрпнутых в путевых дневниках Бартольди с целью дальнейшего исследования. Я хотел бы также добавить кое-что для памяти, касательно турецких шлёпанцев, например.
- Бартольди, - перебил барон, - у меня с собой в карете, что до обещанных шлёпанцев, то вы получите самые красивые, какие только существуют, даже если для этого мне пришлось бы сорвать их с ног того или иного паши! Потому что, о профессор! вы укрепили во мне уверенность и надежду и, находясь на древней земле, я буду постоянно заглядывать в карманное издание Гомера, бесценный, дорогой подарок. Правда, по-гречески я не понимаю, но это, я надеюсь, обойдётся, стоит оказаться в стране. Однако пишите, дорогой, вы успеете написать - ни одной гривы не видно поблизости.
Профессор вытащил грифельную доску и начал записывать на ней всё, что приходило ему в голову. В это время барон открыл папку, желая убедиться, что его собственные бумаги находятся в надлежащем порядке. И тут ему попался тот самый листок из "Газеты Хауде и Шпенера", который он как-то обнаружил в казино, послуживший основанием для всех его решений, для этого опасного далёкого путешествия.