Несмотря на свое романтическое, в некотором роде театральное появление, Николай был человек скромнейший и тишайший. Приехал он издалека со своей маленькой метеорологической «точки», где много лет жил в полном одиночестве, сообщая по рации положенные метеосведения.
— Почему не по компьютеру? — спросил геолог Вася.
— Где же я его тут возьму? — удивился Николай.
Он охотился и ловил рыбу. Вертолет ежемесячно сбрасывал ему продукты и зарплату.
Вынесли шестилитровую канистру со спиртом, выпить «со свиданьицем»; Николай отказался.
— Не переводите добро, — сказал он.
Потом, помявшись и чуть покраснев, спросил:
— А у вас этого… пачечного киселя не имеется?
Киселя в пачках в разведгруппе было полно, поскольку получать его полагалось по разнарядке, а есть его никто не хотел. Николай просиял. Больше всего на свете любил он пачечный кисель.
— Особенно смородиновый, — сказал он.
Так и стал он наезжать в экспедицию: за общением, это в первую голову, ну, и за киселем.
Однажды вездесущий геолог Вася сказал Меренкову и Травиной Ирене:
— Кисельный, между прочим, Николай в гости звал, завтра отряд подходит, а мы снимаемся, не худо бы уважить человека.
Поехали на амфибии, добрались быстро, за час. Николай работал на своей метеоточке: ходил с лесенкой от ящичка к ящичку, от прибора к установке и списывал с них соответствующие показания. Гостям он очень обрадовался.
В обшарпанной избе на стол, покрытый голубой клеенкою, Николай выставил тарелку с лепешками («Утром испек, как чуял, что приедете!»), рыбу копченую, кастрюлю киселя, банку варенья из морошки и конфеты «Мечта о будущем».
Что-то огромное лежало в углу, накрытое брезентом и клеенкой. Меренков запнулся об огромное и спросил:
— Это что ж у вас такое?
— Зарплата, — сказал Николай.
— В чем же вам ее выдают? — с сомнением спросил геолог Вася.
— Так как всем, в том же самом, — сказал Николай, — в разные годы по-разному, то в пятерках да трешках, то в сотнях и десятках, то в тысячах, а был момент — и пятитысячные купюры попадались.
Он откинул брезент и клеенку, и гости увидели гигантскую деревянную катушку из-под кабеля с намотанной на нее многолетней зарплатою: метеоролог склеивал меньшей стороной бумажные деньги и получившейся лентой обматывал катушку.
Меренков достал фляжку и разлил всем.
— Твое, Николай, здоровье, — сказал он.
— Я теперь, — сказал геолог Вася, — как услышу выражение «мотай отсюда», исключительно тебя буду вспоминать.
— Семья у вас есть? — спросила Травина Ирена, орнитолог.
— Одинокий я, — сказал Николай.
Узнав, что Меренков должен на днях лететь в город отчитываться, метеоролог застенчиво попросил его зайти в управление и узнать там у начальства, скоро ли ему на пенсию.
— Вроде пора, — сказал он. — Если как по моим подсчетам.
— Узнаю, — обещал Меренков.
Но в управлении, которое ведало службой погоды, долго терзали компьютер, трясли архив, шарили по книгам с надписями «Амбарная» и «Дело» — и наконец сказали потерявшему было терпение Меренкову, что таковая точка у них вообще не значится, скорее всего, ее уже пять лет как аннулировали.
— Да вы что? — сказал Меренков. — А как же ему вертолет зарплату сбрасывает?
— Ничего не знаем, — отвечали ему, — зарплата и снабжение у нас по другому ведомству.
— Может, ему пенсию сбрасывают? — высказал предположение Меренков.
— Тогда продукты при чем? — резонно спросила бухгалтерша в очках с просветленной оптикой.
— Что ж теперь ему делать? — спросил Меренков.
— В столицу пусть едет. В министерство.
— К юристу ему надо, — сказал из угла человек в старомодном замшевом пиджаке на вырост. — Он что, сам хлопотать не хочет, что вы тут за него все выясняете?
— Сколько угодно таких людей, — сказала бухгалтерша, — что хлопотать не любят. Он ведь не любит, да, гражданин?
— Он кисель любит, — сказал Меренков, — пачечный.
И вышел.
У вертолетчика, с которым он возвращался в экспедицию, врублена была на полную мощь музыка. Модная певица пела:
Там, внизу, лежал радиально поваленный лес. Километры поваленного леса, стволы деревьев, как стрелки, указывавшие на эпицентр взрыва, повторившегося в этом районе почти через сто лет.