Радуги взмыли и растворились в вечерних сумерках, я развернулся и побрёл навстречу Настоящей Маргаритки, подле которой и предстояло провести эту ночь.
– Это новый бог? – спрашивали обо мне вновь рождённые на закате дня малыши.
– Нет, это человек, – с досадой бросил им Четвертый, плывшей уже по небу облачной сущностью.
...Мне пришлось увидеть, как умирали цветы, так и не став более человечнее, чем сами генетики, столь давно отрекшиеся от себя же, земных...
6.
Небо по-прежнему гнало мелкие фиолетовые облака, но теперь они были плохо различимы – сквозь бездонно-чёрный колодец их проглатывала необъятная ночь, пропитанная переливающимися плёнками сновидений – ласковыми и печальными обрывками голограмм.
...В воздухе звенели и рыдали существа, ещё недавно принятые мной за простые маргаритки, достойные своего цветочного счастья, но, увы, к величайшему сожалению, каждая седьмая маргаритка, опыленная генетиками при рождении, этой ночью была обречена. От столь непереносимого страдания над всей планетой поднималась аура боли. Эту боль впитывало в себя окрестное пространство и выносило её во Вселенную. Похоже, что именно эта аура и была причиной сбоя системы управления моего астрокрейсера.
И тогда я для себя легко и просто постиг, что во имя достижения своей собственной прихоти, своего представления о безбрежном покое и счастье, звёздные скитальцы упавшие на планету из космоса, во имя этой собственной благодати, не только отвернулись от имён человеческих, и от земной любви, но они прикоснулись изнеможенными телами своими к коврам из маргариток, чтобы не только пойти цветочными настилами по планете, но и извратить их трепетную и нежную суть.
Прикоснувшись к планете, пришельцы не приросли к ней, а присосались со всеми своими колбами и пробирками и сделали неосторожный шаг от спасательной капсулы астролёта в трогательно-пленительный мир маргариток.
Солнечный ветер по-прежнему колыхал маргаритки, но их шелест уже не убаюкивал моё сознание. Ночью ветер дул немного сильнее, и в шелест цветов примешался звон, в котором теперь я различал плач. Многие из них просто рыдали. Уснуть я не мог... Я встал, сердце моё рвалось на части. Ведь вокруг меня заламывали свои хрупкие руки цветы... Одни маргаритки, бесконечный ковер маргариток. Новый порыв ветра с какой-то дьявольской силой рванул нежные стебли тех, кто так ещё жаждал жить, и тогда цветы просто заголосили... Они молили своих богов о пощаде, но их боги отвернулись от них...
Я видел и слышал так, как подобает на этой планете, в этом мире жесточайшего эксперимента, где самое главное преступление экспериментаторов состояло в том, что вся фауна этой планеты стала жертвенна во имя нелепого человеческого пристрастия. А помочь цветам земными методами здесь было невозможно.
Теперь я это понимал, как и то, что всю свою жизнь эти прекрасные создания по воле чужеродных богов превратили в страшные сомнамбулические страдания, которые ещё как-то скрадывало дневное фиолетовое солнце, но вот ночь не оставляла маргариткам надежды – даже самые юные из них ежесекундно готовились к страшной, освящённой и допущенной инопланетными генетиками смерти.
Теперь сквозь звон, перешедший в сплошной погребальный шепот, с каждым новым усилением ветра на планете рождалась и обретала силу, становясь всё разборчивей самая обычная ариозо-молитва...
– Сохрани нас великое Провидение...
– Не прерви нашей жизни!..
– Почему наши боги отвернулись от нас?
– Где вы, генетики, где вы?..
И наконец, совершенно удивительное:
– Орнис, Орнис, останови их!
– ...мы погибаем…
И ещё:
– Скажи нам что-нибудь, старая маргаритка!..
С первыми лучами солнца Настоящая Маргаритка ответила:
– Я скажу вам, сёстры только то, что говорю ежедневно с болью на рассвете вот уже тысячу лет... Я скажу вам, сёстры, что я вас люблю и прощаю, что дождусь времени, когда ваши многочисленные потомки скажут мне тоже самое в день моей собственной ещё нескорой кончины. И в их голосах будет мудрость и всепрощение, любовь и достоинство, звон и безмолвие и тихий стон лепестков. Больше мне сказать вам нечего. Умирайте.
На кромке светло-фиолетового горизонта задребезжал новый рассвет. В скошенных ветром венчиках стали опадать головки девушек, так никогда и не ставших людьми...
Ночью я так и не уснул. А утром навсегда заснули мириады цветов, но планета словно не заметила их кончины. Она вновь звала к себе генетиков. Мы понимали – и Маргаритка, и я, что необходимо прервать однажды этот пагубный круг, в который случайно попали и цветы, и люди, в равной степени уже наказанные за свои ухищрения изменить собственную сущность. Генетики, те вскоре превратятся в пыльцу, а маргаритки принесут во вселенную сплошную планетарную боль, которой будут разрушаться космические аппараты всех разумных существ даже на самых отдалённых космических трассах, и в космос придет ужас межзвездного одиночества.
Поэтому Настоящая Маргаритка, более ни слова не говоря, дала мне уснуть на рассвете прямо у основания своего стебля и не тревожила до тех пор, пока фиолетовое солнце не стало прямо в зените. Только тогда она пробудила меня каким-то тихим особым шелестом, в котором была и ласковая требовательность и тихое извинение...
Как я узнал позже, гораздо позднее моего повествования, всю ночь ОНИ пробивались ко мне. Каждый сам по себе, чем-то себя излечивая и спасая.
Всю ночь они брели по планете единственно с тем, чтобы отыскать меня самого и мою хрупкую союзницу – Настоящую Маргаритку. Но когда нашли, я уже спал. Тяжёлый сон свалил меня на рассвете, и я забылся, больше не в состоянии переносить предсмертные стоны умирающих цветов.
Всю тысячу лет, проведенную на этой странной планете, они, бесчувственные, спали на борту полуразрушенной аварийной капсулы за защитным экраном, как настоящие бравые истуканы – Первый, Второй, Третий, Четвёртый, чтобы потом с утра пить цветочную патоку с хрупких терпко-сладких тычинок. Ежедневно они много работали, чтобы опылять податливые цветы на закате....
Найдя меня, они преклонили свои роящиеся серебристые головы перед Настоящей Маргариткой и заметив ответное лёгкое встряхивание лепестков сели перед настоящим цветочным божеством, так и не позволившим им пробудить меня, спящего.
Впервые за целую тысячу лет они, подобно мне, эту свою ночь провели тоже без сна. И потому, отыскав для разговора и меня, и её, тут же заснули под Настоящей Маргариткой буквально рядом со мной.