Он хранит там химреактивы, и я думаю, он занимается там какими-то экспериментами, но как выглядит комната, и чем конкретно он там занимается, я БМП. Все, что просочилось оттуда – странные запахи и тап-тап палки моего отца.
Я погладил длинную ручку лопатки, размышляя, есть ли у палки отца имя. Я сомневаюсь. Он не придает им такого значения, как я. Я знаю, они важны.
Думаю, в кабинете есть какая-то тайна. Он намекал на нее несколько раз, очень неопределенно, но достаточно для привлечения моего внимания, чтобы заставить меня спросить, чтобы знать – я хочу спросить. Естественно, я не спрашиваю, потому как я никакого стоящего ответа не получу. Если он и ответит, сказанное будет полной неправдой, ведь секрет не будет больше секретом, если он скажет правду, а он, как и я знает, что по мере того, как я взрослею, он нуждается в любых зацепках; я больше не ребенок. Только подобные кусочки фальшивой силы позволяют ему думать, словно он до сих пор полностью контролирует кажущееся ему правильными взаимоотношения между отцом и сыном. На самом деле это просто жалкие потуги, но с помощью его игр и секретов, и обидных замечаний он пытается сохранить свою безопасность.
Я откинулся на спинку стула и потянулся. Я люблю запах кухни. Еда и грязь на наших ботинках и иногда небольшая примесь запаха карбида, доносящийся из винного погреба, вызывают у меня хорошее, теплое, восхитительное чувство, когда я думаю о них. Когда идет дождь, и наша одежда промокла, пахнет по-другому. Зимой большая черная плита излучает тепло, насыщенное запахом плавника и торфа, и все парит, и дождь стучит в стекло. Тогда есть приятное чувство замкнутого пространства, уюта, подобное большому коту с завернутым вокруг себя хвостом. Иногда мне хочется, чтобы у нас был кот. У меня была только голова, и ту унесли чайки.
Я пошел в туалет, посрать. Я не хотел писать, днем я писал на Столбы, насыщая их своим запахом и силой.
Я сидел там и думал об Эрике, с которым случилась такая неприятная штука. Бедный искалеченный кретин. Я думал, я часто думал, как бы я справился. Но это не случилось со мной. Я остался здесь, а Эрик уехал и это случилось где-то в другом месте и это все. Я – это я, и здесь – это здесь.
Я был настороже и пытался услышать моего отца. Возможно, он уже спит. Он часто спит в кабинете, а не в большой комнате на втором этаже, где находится и моя спальня. Может быть, его комната вызывает у него слишком много неприятных (или приятных) воспоминаний. В любом случае, я не слышал храпа.
Ненавижу то, что я вынужден все время сидеть на унитазе. С моей неудачной травмой я должен это делать, как будто я чертова женщина и я ненавижу это. Иногда я становлюсь к писсуару в "Под Гербом Колдхеймов", но большая часть сделанного стекает по моим рукам и ногам.
Я напрягся. Плюх. Вода плеснулась и задела задницу, и именно в это время зазвонил телефон.
– Вот дерьмо, – сказал я и засмеялся. Я быстро вытер задницу, дернул штаны вверх, дернул цепочку вниз и заковылял по коридору, застегиваясь. Я вбежал по широкой лестнице на площадку между первым и вторым этажом, к телефону. Я постоянно тереблю отца, требуя поставить еще аппараты, но он говорит, будто нам для этого недостаточно часто звонят. Я добежал до телефона до того, как звонивший положил трубку. Отец не пришел.
– Алло, – сказал я. Звонили из автомата.
– Скрав-аак ! – вскрикнул голос на другом конце провода. Я отодвинул трубку от уха и посмотрел на нее, нахмурившись. Еле слышные крики прорывались из нее. Когда они прекратились, я опять приложил трубку к уху:
– Портнейл, 531,– холодно сказал я.
– Франк! Франк! Это я. Я! Алло! Алло!
– Это эхо на линии или ты все повторяешь дважды? – сказал я. Я узнал голос Эрика.
– И то, и другое! Хи-хи-хи-хи!
– Алло, Эрик. Ты где?
– Здесь! Ты где?
– Здесь.
– Если мы оба здесь, зачем мы возимся с телефоном?
– Скажи мне, где ты, пока у тебя деньги не кончились.
– Но если ты здесь, ты должен знать. Разве ты не знаешь, где находишься? – Он начал хихикать.
Я спокойно сказал:
– Прекрати дурачком прикидываться.
– Я не прикидываюсь дурачком. Я не говорю тебе, где я, ты скажешь Энгусу, он передаст полиции, и они вернут меня в чертов госпиталь.
– Не вспоминай черта к ночи. Ты же знаешь, я это не люблю. И конечно же я ничего не скажу Энгусу. Скажи мне, где ты. Я хочу знать.
– Что тебе черти, у тебя же полно талисманов. Я тебе скажу, где я, если ты скажешь свое счастливое число.
– Мое счастливое число – е.
– Это – не число. Это буква.
– Это – число. Трансцендентное число: 2,718…
– Ты мухлюешь. Я имел в виду натуральное число.
– Нужно было быть более точным, – сказал я и вздохнул, услышав как зазвучал предупредительный гудок и Эрик наконец бросил еще денег. – Хочешь, я тебе перезвоню?
– Хе-хе. Ты видно от меня так просто не отстанешь. Как ты?
– Хорошо. А ты как?
– Как дурачок, – сказал он сердито. Я улыбнулся:
– Слушай, я думаю, ты собираешься вернуться сюда. Если да, пожалуйста, не надо поджигать собак или делать что-нибудь подобное, хорошо?
– О чем это ты? Это я. Эрик! Я не поджигаю собак, – он начал кричать. – Я не поджигаю ваших дерьмовых собак. Ты что обо мне думаешь? Не смей обвинять меня в поджоге чертовых собак, ты, маленький ублюдок!Ублюдок !
– Хорошо, Эрик, извини, извини! – сказал я так быстро как мог. – Я просто хочу, чтобы ты был в порядке, будь осторожен. Не делай ничего, что может отпугнуть людей…Люди бывают страшно чувствительными…
– Ну…– услышал я. Я слушал его дыхание, потом его голос изменился. – Да, я возвращаюсь домой. Ненадолго, узнать как вы там. Вы же там только вдвоем, ты и старик?