И я увидел жар в ее глазах, а внутри у меня всё похолодело. Это была ее судьба, одним ударом она спасет всех нас, спасет свой народ и принесет смертельную красную болезнь в войско Чтибора.
— Я должна сделать это рано утром, — сказала она, — пока еще не настолько слаба, чтобы притворяться.
Я лишь кивнул, в ярости от того, что теряю ее, глядя в ее глубокие тюленьи глаза, уже подернутые болезненной бело-голубой дымкой. Я не выпускал ее из объятий всю оставшуюся ночь, лишь ненадолго оставил ее, чтобы обернуть щит куском грязного льняного полотна.
Всей тьмы в мире не хватило бы, чтобы утопить неумолимо наползающий рассвет.
Когда рассвет все же пролился, осветив частокол, который стал похож на пасть ощерившегося в оскале зверя, мои люди уже стояли, дрожа от страха и усталости, с жесткими от крови и грязи бородами и волосами, но их глаза горели, они знали, что сегодня предстанут перед богами, и сильно удивились, увидев как я веду Черноглазую к воротам.
Я передал Финну топор и оставил Черноглазую с ним, а сам стал пробираться через обломки ворот, перешагивая через мертвые тела, под моими ногами хрустела подсохшая за ночь корка из грязи и крови. Я поднял обернутый льняным полотном щит повыше, надеясь, что ткань окажется достаточно светлой и этот знак перемирия заметят. Я остановился лишь однажды и оглянулся на Рандра Стерки, почувствовав спиной его налитый кровью взгляд. Его улыбка скорее походила на оскал.
Перешагивая через мертвецов, я добрался до места, где меня уже ждал сидящий верхом Чтибор, он выглядел изможденным. Я подумал — удивительно, что красная чума еще не добралась до его войска.
— Быстрее, — сказал он жестко и надменно.
— Она — достаточная цена за наши жизни? — спросил я, и он взглянул за мои плечи на худенькую маленькую фигурку, стоящую в разбитых воротах, потом взгляд скользнул по трупам его воинов, он увидел, что копья и клинки все еще защищают стены, а «волчьи клыки», по-прежнему грозно ощерились прямо за воротами.
Когда он снова взглянул на меня, его взгляд был жестким, холодным и мрачным, но это меня не тревожило — я знал, что он согласится, ведь он не может дальше здесь оставаться. Конечно, он мог перебить всех нас, но цена оказалась бы слишком велика, к тому же он был достаточно мудрым вождем, чтобы не позволить честолюбию и ненависти уничтожить свое войско.
Его последний взгляд пронзил меня до костей. Я увидел в его глазах насмешку над тем, что мне придется выдать дорогую мне женщину и тем спасти остальных.
Возможно, это его удивило, возможно, он слишком устал, чтобы что-то сказать, но он просто кивнул, и этого было достаточно.
Я побрел обратно через ворота и взял из рук Финна топор. Черноглазая, бесстрастная, словно резная деревянная фигура, закуталась в грязный плащ и вышла наружу такой же походкой, которую я однажды уже видел — словно несла между ног шкатулку с золотом. Она не оглянулась.
Я оказался среди побратимов, которые уже поняли, что все закончено и сегодня они не умрут. Но некоторые, колеблясь в нерешительности, как ястреб над добычей, сообразили, что все это время поляне хотели лишь заполучить девчонку, но ни один, увидев мое лицо, не осмелился открыть рот и прямо это высказать.
За исключением одного. Всегда найдется такой.
— Вот ты дерьмо, — завопил Стирбьорн, дрожа от страха и злости. — Это было из-за нее! Все это время! Мы умирали, чтобы ты мог трахать...
Я ударил его рукоятью топора по морде с влажным, чавкающим звуком, и он рухнул на землю, пуская кровавые пузыри изо рта. Уддольф подошел к нему и ногой перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся кровью и слюной.
Я был холоден и тверд, но также и разбит. Маленькое тело сгорело на погребальном костре, Черноглазая нетвердой походкой ушла прочь, чтобы умереть среди врагов, а эти двое держали нить моей судьбы в своих руках, и с их потерей я больше не знал, куда идти. Я чуть не упал на колени, призывая Одина забрать свою жертву, и обернувшись, заметил Рандра Стерки, он молча наблюдал за мной. Я почти желал, чтобы именно сейчас он совершил свою давнишнюю месть.
— Хороший удар, — сказал Бьяльфи, бегло осмотрев Стирбьорна. — Я думаю, лучше бы ты другим концом. Отрубленная голова больше не замыслит зло, как сказала бы бабка Рыжего Ньяля.
Финн шумно встряхнулся и отхаркался.
— Ни слова больше о бабке Рыжего Ньяля, — прорычал он, чтобы все слышали. — И будьте благодарны, что наш Орм ударил рукоятью, а не клинком. Он из тех, кто всегда предпочитает оставить жизнь даже недостойному человеку, и еще не забывайте, что оказавшись в бочке с дерьмом, он выйдет оттуда с пригоршней серебра. Ведь Стирбьорн еще сколько-нибудь да стоит.