- Так вот, Фрэнк, у него было нечто вроде клуба в Крабетт-Парке - клуб для поэтов, туда приглашали только поэтов, он был самым радушным, идеальным хозяином. Леди Блант никогда не понимала, чем он там занят. Он отводил нас всех в Крабетт, и поэт, которого приняли последним, должен был произнести речь о новом поэте - речь, в которой ему следовало сказать всю правду о новичке. Несомненно, Блант позаимствовал идею у Французской Академии. Так вот, он пригласил меня в Крабетт-Парк, и Джордж Керзон собственной персоной оказался именно тем поэтом, который должен был произнести обо мне речь.
- Боже правый, - воскликнул я. - Керзон - поэт. Как если бы Китченера считали великим капитаном, а Солсбери - государственным деятелем.
- Фрэнк, он пишет стихи, но, конечно же, там нет ни одной строки подлинной поэзии. Но, тем не менее, его стихи - довольно хороши, то есть - отточены, и остры, если не сказать - остроумны. Так вот, Керзон должен был произнести эту речь обо мне после обеда. У нас был прекрасный обед, просто превосходный, потом Керзон встал. Очевидно, свою речь он готовил тщательно - она состояла целиком из намеков, насмешливых намеков на странные грехи. Каждый из гостей смотрел на соседа и думал, что эта речь - вершина дурновкусия.
Посредственность всегда ненавидит талант и питает отвращение к гению: Керзон хотел доказать себе, что в моральном аспекте он во всех смыслах меня превосходит.
Когда он сел на место, я не нашелся с ответом. Такая вот была программа. Конечно, я не подготовил речь, не подумал о Керзоне и о том, что он может сказать, но я встал, Фрэнк, и сказал о нем истинную правду, и все приняли это, как горчайший сарказм, радовались и аплодировали, хотя то, что я сказал, было просто чистейшей правдой. Я рассказал, как тяжело было Керзону работать и учиться в Оксфорде. Все хотели с ним познакомиться из-за его положения в обществе, поскольку он собирался в Парламент, где наверняка стал бы видным деятелем, все перед ним заискивали, но он знал, что нельзя поддаваться такому соблазну, поэтому сидел в своей комнате, обвязав голову влажным полотенцем, работал и работал непрерывно.
На первых порах, сдавая экзамены, требующие лишь хорошей памяти, он получал наивысшие оценки. Но даже успех не мог заставить его расслабиться: дни его были наполнены трудами, к каждому экзамену в колледже он относился очень серьезно, он записывал даты красными чернилами и развешивал их по стенам, заучивал наизусть страницы описаний неинтересных событий и записывал их синими чернилами в своей памяти, и в конце концов получил выпускной аттестат вторым в классе. И теперь, заключаю я, «сей образцовый юноша выходит в жизнь, и, конечно же, он отнесется к жизни со своей серьезностью, конечно же, любой ценой станет вторым в классе, сделает великолепную и достойную всяческого восхищения карьеру».
Фрэнк, все расхохотались, и Керзон, следует воздать ему должное, потом подошел ко мне и извинился, он был очарователен. Меня буквально носили на руках, мы прекрасно провели ночь.
Помню, мы говорили всю ночь, или, вернее, я говорил, а все прочие слушали, поскольку в английском обществе наконец-то начали понимать важность великого принципа разделения труда. Хозяин подает превосходные блюда, превосходное вино, превосходные сигареты и превосходнейший кофе - такова его роль, а гости слушают: это - их роль, а я в это время - говорю, и звезды сияют от удовольствия.
Уайндхэм тоже там был, ты ведь знаешь Джорджа Уайндхэма с его прекрасным лицом и точеной фигурой: он бесконечно умнее Керзона, но у него нет напора Керзона, или, следуя твоей формулировке, он не так хорошо понимает среднестатистического человека, как Керзон. Со мной он был очарователен.
Утром мы все вместе отправились любоваться рассветом. Несколько юношей, опьяненных молодостью и весельем, в том числе, конечно же, и Керзон, разделись, бросились в озеро, начали плавать и нырять, словно школьники. Очень много от школьника есть в душе каждого англичанина - вот почему они такие милые. Выбравшись из озера, они бегали по траве, чтобы высохнуть, а потом начали играть в теннис, как были - абсолютно голые, будущие правители Англии. Никогда не забуду эту сцену. Уилфред Блант пошел в апартаменты жены и переоделся в какую-то фантастическую пижаму, внезапно открыл окно верхнего этажа, вышел на балкон, уселся, скрестив ноги, смотрел на безумную игру в лаун-теннис, точь-в-точь как розово-зеленый Будда, а я прогуливался с кем-то, заказывал горячий кофе, пока безмолвный рассвет не озарил серебром прекрасную зелень парка...
Теперь лорд Керзон играет в короля Индии, Уайндхэм - на пути к власти, а я скрываюсь в нищете и позоре здесь, в Париже, отверженный изгнанник. Что же тут странного, если я не могу писать, Фрэнк? Ужасная несправедливость жизни сводит меня с ума. В конце концов, что такое их достижения по сравнению с моими?