Если мы сейчас уснем, и проснемся через пятьдесят или сто лет, никто ничего не будет знать про Керзона, Уайндхэма или Бланта, всем будет всё равно, живы они или умерли, а мои комедии, рассказы и «Баллада Рэдингской тюрьмы» - все будут знать эти произведения, их будут читать миллионы, и даже моя несчастная судьба будет вызывать всеобщее сочувствие».
Всё это было довольно верно, и об этом нужно помнить, но даже когда Оскар говорил о людях более великих, чем он, подход у него был точно такой же: он ценил себя невероятно высоко. Он никогда не сравнивал свои произведения с чьими-либо другими, не переживал, стараясь найти свое подлинное место в литературе - а ведь это волновало даже Шекспира. С самого начала, с юных лет он был уверен, что он - великий человек и его ждут великие свершения. Многие из нас лелеют такую веру и столь же убеждены в этом, но не у всех эта вера сохраняется на всю жизнь, как у Оскара, определяя каждый их поступок. Например, однажды я заметил, что почерк Оскара очень характерен, незабываем. «Я вырабатывал его, - объяснил Оскар, - еще в детстве. Я хотел, чтобы у меня был особенный почерк - разборчивый, красивый и характерный именно для меня. В конце концов, мне удалось выработать такой почерк, но это потребовало времени и усилий. Мне всегда хотелось, чтобы у меня всё было особенным», - улыбнулся Оскар.
Он гордился своей внешностью, был чрезмерно доволен своим высоким ростом, даже тщеславно этому радовался. «Благодаря высокому росту можно выделиться», - заявлял Оскар, а однажлы даже сказал: «Наполеона невозможно представить коротышкой: всегда думаешь о его великолепной голове, и забываешь о его маленьком толстом тельце. Должно быть, он очень досадовал из-за этого - коротышки не внушают уважения».
При этом Оскар абсолютно не осознавал тот факт, что большинство высоких мужчин не носится со своим ростом как с преимуществом. В целом он соглашался с Монтенем, который утверждал, что высокий рост - главное украшение мужчины: это делает представительным.
Оскар ничего не вынес из критических замечаний, он был исполнен чувства собственного достоинства, несмотря на добродушие, и если в его произведении находили изъяны, он в ответ просто туманно улыбался или менял тему разговора, словно его это не интересовало.
Я продолжал давить на его самолюбие, чтобы заставить его писать, но в ответ всегда слышал одно и то же:
- О Фрэнк, я не могу писать в столь отвратительных условиях.
- Но ты можешь прямо сейчас улучшить свои условия, и получить много денег, если начнешь писать.
Оскар в отчаянии покачал головой. Я пытался вновь и вновь, но мне не удавалось его растормошить, даже когда я соблазнял его деньгами. Тогда я не знал, что он регулярно получает больше 300 фунтов в год. Я думал, что Оскар абсолютно беден, зависит от случайной помощи друзей. У меня сохранилось его письмо примерно тех времен - он просил у меня хотя бы 5 фунтов, словно находился в крайней нужде.
Во время одного из своих визитов в Париж, обсудив его положение, я не удержался и сказал:
- Оскар, единственное, что могло бы заставить тебя писать - абсолютная, беспросветная бедность. В конце концов, самый лучший стимул - необходимость.
- Ты меня не знаешь, - резко ответил Оскар. - Я покончу с собой. Я могу терпеть до конца, но в полной нищете самоубийство поманит меня открытой дверью.
Вдруг угнетенность исчезла, лицо его просветлело.
- Ну разве не смешно, Фрэнк: англичане говорят про «открытую дверь», в то время как их собственные двери всегда закрыты, завешаны замками, заколочены, даже двери их церквей? Но это не лицемерие говорит в них: они просто не способны увидеть себя такими, каковые они на самом деле, у них нет воображения.
Оскар надолго замолчал, потом сказал мрачно:
- Фрэнк, самоубийство - всегда соблазн для несчастного, огромный соблазн.
- Самоубийство - естественный выход для человека, уставшего от жизни, - ответил я, - но ты ведь невероятно наслаждаешься жизнью. Тебе говорить о самоубийстве просто смешно.
- Фрэнк, ты знаешь, что моя жена умерла?
- Да, слышал, - ответил я.
- Мой путь к надежде и новой жизни заканчивается на ее могиле, - продолжил Оскар. - Всё утрачено безвозвратно, Фрэнк.
Он говорил с мрачной искренностью.
- Все великие мировые трагедии - окончательны и совершенны: Сократ не мог избежать смерти, хотя Критон открыл дверь его темницы. Я не мог избежать тюрьмы, хотя ты показал мне путь к спасению. Мы обречены на страдания, тебе так не кажется? Как пример для человечества - «эхо и отблеск вечности».