- О боже! - рассмеялся я. - Солдат, никелированный велосипед и великая романтическая страсть!
- Если бы я сказал о броши, ожерельи или брелке, которые стоят в десять раз дороже, ты счел бы это вполне естественным.
- Да, - признал я, - но не думаю, что я вручил бы ожерелье в первый же вечер, если бы в отношениях присутствовали какие-то романтические чувства, а никелированный велосипед мне кажется невыносимо комичным.
- Фрэнк, - укоризненно воскликнул Оскар, - я не могу с тобой разговаривать, когда ты смеешься. Я - вполне серьезен. Не верю, что тебе ведома великая романтическая страсть, и собираюсь убедить тебя в том, что ты не знаешь, что это такое.
- Валяй, - ответил я. - Я здесь для того, чтобы меня в этом убедили. Но вряд ли ты меня сможешь убедить в том, что возможна какая-либо иная романтическая привязанность, кроме любви к представителям противоположного пола.
- Не говори мне о противоположном поле, - воскликнул Оскар с отвращением в голосе и манерах. - Во-первых, что касается красоты, юношу и девушку даже сравнивать незачем. Подумай об этих огромных толстых бедрах, которые всем скульпторам приходится уменьшать и сглаживать, об этой груди-вымени, которую художник вынужден уменьшить, сделать округлой и твердой, а потом представь утонченные стройные очертания фигуры юноши. Ни один ценитель красоты не будет сомневаться ни минуты. Древние греки об этом знали: у них было чувство пластической красоты, и они понимали, что здесь - никакого сравнения.
- Не следует тебе так говорить, - ответил я. - Ты тут заходишь слишком далеко. Венера Милосская столь же прекрасна, как Аполлон, подлинной красотой. Струящиеся изгибы нравятся мне больше, чем худосочные фигуры, о которых ты толкуешь.
- Может быть, и так, Фрэнк, - ответил Оскар, - но ты ведь должен видеть, что юноша намного красивее, чем девушка. Это твой половой инстинкт, неправедный половой инстинкт мешает тебе насладиться высшей формой красоты. Юноши более представительны благодаря росту и длине конечностей, легкость придает им грацию. Женщины - коренастые! Ты должен признать, что фигура юноши - красивее, она исполнена более возвышенной духовной красоты.
- Что в лоб, что по лбу, - рявкнул я. - Твоему скульптору известно, что юношу с идеальной фигурой отыскать столь же сложно, как и девушку, и если ему приходится преобразовывать даже самую идеальную девичью фигуру, точно так же ему приходится преобразовывать и самую идеальную фигуру юноши. Если он вынужден делать более утонченными грудь и бедра девушки, точно так же ему приходится смягчать ребра и огромные выпирающие коленные чашечки юноши, неприятные большие лодыжки. Но, пожалуйста, продолжай, Меня забавляет твоя предвзятость, и твоя романтическая страсть мне интересна, хотя ты еще не дошел до романтики - пока рассказал только о страсти.
- О Фрэнк, - воскликнул Оскар, - эта история полна романтики, каждая наша встреча была для меня событием. Ты не представляешь, какой он умный: каждый вечер, который мы проводили вместе, он был другим, он рос и развивался. Я одалживал ему книги, и он их читал, его разум раскрывался с каждой неделей, словно цветок, вскоре, через несколько месяцев, он стал для меня утонченным товарищем и учеником. Фрэнк, ни одна девушка не вырастет таким вот образом: у них нет ума, все его зачатки они тратят на порочное тщеславие и зависть. С ними невозможна интеллектуальная дружба. Они хотят говорить о платьях, а не об идеях, о том, как люди выглядят, а не о том, кем люди являются. Как цветок романтики может расцвести без братства душ?
- Сестринство душ кажется мне намного более привлекательным, - сказал я. - Но продолжай.
- Я тебя переубежу, - заявил Оскар. - У меня непременно должно получиться, потому что правда - на моей стороне. Приведу лишь один пример. Конечно, мой мальчик получил свой велосипед, он приезжал ко мне на нем, ездил из казарм и обратно. Когда ты приехал в Париж, ты пригласил меня пообедать однажды вечером в четверг, когда он должен был ко мне приехать. Я сказал ему, что должен пойти пообедать с тобой. Он не возражал, наоборот - обрадовался, когда я рассказал, что у меня друг - редактор английской газеты, обрадовался, что у меня есть кто-то, с кем я могу поговорить о Лондоне, о своих знакомых. Если бы я говорил это возлюбленной, пришлось бы врать: она ревновала бы к моему прошлому. А ему я рассказал правду, и когда рассказывал о тебе, ему становилось всё интереснее, он воодушевился, в конце концов, у него возникло одно желание. Он спросил, можно ли приехать, оставить велосипед снаружи и просто заглянуть в окно ресторана, как мы обедаем. Я сказал, что, возможно, будут гостьи женского пола. Он ответил, что будет рад увидеть меня в парадном одеянии за разговором с дамами и джентльменами.