— Ну, все. Все хорошо, девочки. Теперь бегите к воротам. Живо-живо-живо.
Мы проверили амуницию и пустились бегом к валившемуся от жара зданию. На подходе стало ясно, почему не пускают пожарных — смысла не было. Голубоватый отблеск прыгающих шаров означал одно — работу «язычника».
Тварь гнусная. Плазменная форма жизни. Да еще соображающая. Нечто вроде мыслящего протуберанца. В старых книгах писалось, что он рождается только из огня сгоревших церквей, а я думаю, все равно ему, из чего рождаться, были б условия. Только гвозди в том, что наши теоретики эти условия никак не могли обозначить. Следовательно, и средства борьбы подбирались на ощупь, а это всегда ведет к большим потерям.
Я метнулся к парадному входу, но сержант остановил меня.
— Давай здесь попробуем, — указал он в сторону полыхающих окон.
— Огонь ведь, пожжемся.
— Гляди, командир, пламя с синевой в третьем окне, над приямком.
— Вижу, да.
— Это самое тихое место во всем пожаре — крыло язычника, не вспотеешь даже. — Он потоптался, оправляя ремень с подсумком. — Ну что, пойдешь?
— Если э т и внутри, ударим как раз с тыла!
И мы с разбегу влетели в черно-рыжую пасть огня.
Жара действительно не было. Плавал только зыбкий туман с претензией на марево, на деревянном полу шагренилась краска, а в том месте, где мы только что прыгали, красовалась огненная занавесочка о синих звездах.
— Ты почем знал, что в это самое прыгать можно?
Сержант покосился в мою сторону и тихо сказал:
— А я и не знал вовсе, так, читал где-то.
— Ну, т-ты…
— Отож. Но зато мы здесь. И если пройдем дальше, надо попасть в коридор второго этажа.
— Это тоже читал?
— Нет. Я здесь в карауле стоял… и в заразном тоже, и в морге. С апреля кантуюсь.
— А на чем засыпался, Мишаня?
Мишаня отвел взгляд и, шлепая ладонью по кулаку, выдавил:
— Упырь подрезал.
Н-да. Вот радость привалила! Однажды укушенный лечится долго и тяжело, и никто не даст гарантий, что без ежедневных уколов цитоглобина его не потянет на «свежину».
— Утром кололи, — тяжело вздохнул сержант, глядя, как я начал «метать икру».
— Ладно, за спину только не заходи, а то отвлекать будешь.
Морозец бежал вдоль хребта, заставляя вглядываться пристальнее в улыбку сержанта — нет ли клыкастых примет. Ну, Бог не выдаст…
Налево по лестнице бушевало всамделишное пламя, направо тоже, и путь был только один: наверх через балкончик. То, что от земли до балкончика метра три высоты, никак не смутило Мишаню и, пружинясь от моей спины, сержант допрыгнул до бетонного выступа. Уцепившись, он долго кряхтел, затем сделал удобный захват и сказал, чтоб я цеплялся за ноги, и наверх вылез вместе со мной, бугаина здоровая.
— Дальше по балкону дверь, товарищ командир, на лестницу. Через нее есть выход в центральный зал.
— Ты уверен?
— Сто процентов. Я ж говорю — здание как родное, я здесь даже зверинец охранял!
И мы сразу же посмотрели друг на друга. Зверинец — это специально оборудованные боксы для нежити, попавшей в руки спецуры. Официально он именовался ВИЗОР, временный изолятор-распределитель, а в госпитале он располагался, потому что и раненых и трофей везут всегда в одно место; почему — я не знаю. Трофеи потом отсылают либо в спецлабораторию института Мечникова, либо еще в какое профильное учреждение, либо на утилизацию.
Соседство, так скажем, не очень, но привыкаешь. Электрокабель тоже опасен, однако живет с нами под одной крышей — в стенах. И ничего. Главное, чтоб стены не ломались.
Мишаня вытер белое лицо рукавом и осторожно посмотрел за угол.
— Тихо, вроде.
Впереди темнел длинный коридор с бегающими отблесками пожара. Висевшие на стенах картины были растоптаны на полу, всюду валялись обрывки бумаг и ломаные стулья с отбитыми спинками. У дверей лежал человек в халате, рядом с ним еще один, а между людьми сучил конечностями бурый ком, кусавший воткнутую в бок ножку стула.
— Горюн, — сказал сержант. — Тварь бешеная.
Горюн задышал опадающими боками и уронил голову, высунув на пол язык.