— Который теперь твой непосредственный начальник. — Возникший из-за спины Ганчев ухмыльнулся. — Тебе, Ерохин, записать или так запомнишь?
Ерохин стянул с головы щеголеватую фуражку и отвесил низкий поклон:
— Запомню, батюшка свет Павел Максимович. Вот те хрест. Ночью спросишь — отвечу. Надо ж, как повезло мне, — Ероха и глазом не моргнул на мое внезапное повышение. — Для такого заслуженного гражданина яму копать доверили! Они, поди, подвиг какой совершили: «подкидыша» изловили али речугу толкнули на митинге?
— Подкидыша изловить — это тебе не пьяного «на хомут» взять, — назидательно ответил Ганчев.
Ероха помрачнел, с размаху воткнул лопатку в бруствер и, набирая побольше воздуху, принялся драть горло:
— Да что вы мне того «бобра» всю теперь жизнь поминать будете?! Я…
Но тут появился вечный подсказчик, толком не понимающий, что происходит. Даже не один, а два: скучный тип профессорского вида при своем доверенном лице.
— Что здесь происходит? — махнул тростью доцент, а доверенное лицо повернулось в мою сторону. Поскольку ученый возглас ни к кому собственно не был обращен, я промолчал, занятый составлением «периметра наблюдений».
— Эй, вы, может, потрудитесь объяснить?! — Доверенное лицо оглядывало мою стеганку с брезентовым пояском, хэбэ-шаровары и дюжие кирзовые сапоги, большие на размер. В предвидении грядущих земработ, я облачился в этот аховый костюмчик. Хотя… все нормальные мужики сейчас в таких. Кроме этого вихляя. Смотрит, как на ходока из дальних губерний… Противное какое лицо у доцентского провожатого. И смутно знакомое. Ничего, выясним скоро.
— Документы!
Профессор обернул ко мне благородный анфас, разглядывая, что за пугало нарушает его гражданские свободы, а доверенное лицо начало гарцевать.
— В чем дело?! — заверещало оно, протирая очки с фальшивыми диоптриями. — Я Николай Батогин, а это руководитель ка…
— Документы!
Батогин вдруг потер щеку и по этому жесту я узнал паршивца. Нет, не был он вражьим агентом или предателем на оккупированных территориях Он даже не был среди зачинщиков «ученого бунта», когда в залах и аудиториях питерских институтов вопили об «умерщвлении науки». Наверняка и среди погромщиков его не было. Однако семена того, полугодичной давности несчастья имели в нем почву весьма благодатную.
Бесспорно, крупный ученый важнее для государства, чем сантехник или вагоновожатый, что бы там не сочинял Маяковский. Потому и зарплата у доктора наук раз в десять больше, чем у парикмахера. Но уж раз такое дело как война, да еще насмерть, то для меня самый последний подручный помощника с винтовкой в руках важнее здорового лося на гражданке, отыскивающего безударные гласные в языках народов йоруба и ибо.
А этот… хрен в очках, помнится, чуть не головой в колонну бился, стеная о гибнущей культуре — мол, это варварство кормить элиту жмыхом и дрожжевыми супами. Пока не дали команду «фас!», я вдоволь насмотрелся на элиту. Конечно, надо было профессуру держать на плаву — это ведь не брюква или шпинат, за год не вырастишь. Да их и поддерживали, как могли. Интендантско-складской лафы они, понятно, не видели, однако и бараньих кишок с водорослями не жрали. А студенты… На 125 граммов хлеба не проживешь… Но кто мешал тебе, гражданин Батогин, взять в руки винтовку и получать по фронтовой норме? Однако ты предпочел голодать, мерзнуть, выбрасывать дерьмо из форточки и стоять с бабами в хлебной очереди.
— Что вы можете сказать по поводу последних событий? — спросил я, возвращая Батогину студенческий билет.
— Я… я здесь, так сказать…
— Пошел вон отсюда.
И так оно от души получилось, что студент исчез через мгновение, даже академика своего любимого бросил, а тот повертелся юлой и, не найдя «адьютанта», спешно ретировался.
Ганчев шептался с Зоей Ивановной, вздыхающий Альбац сморкался в платок, а Ерохин, вытряхивая землю из сапога, спросил у меня:
— Ты Астру давно видел?
— А тебе что за дело?
— А день рождения у нее скоро. Совершеннолетие. Ты, верно, не знаешь?
— Ух-ты! Подарок никак прикупил? Так не суетись, тебе все равно не обломится.
— Ты, что ли, запретишь? — Ероха покрывался злыми, в пол-лица, красными пятнами. — Так я тебя спрашивать не собираюсь.