— Не во мне дело. Мы в ЗАГС идем с Астрой.
Ероха зажмурился. Замер, как статуя, а потом ответил сурово и холодно:
— Ты найди ее для начала, жених хренов. Третий день Астры нигде нет!
— Уймись, Ерохин. Их батальон на казарменном положении. Астра сейчас на Водопроводном, где дом разбомбленный.
Ероха, почти задохнувшийся при упоминании о ЗАГСе, тяжело хлебал воду из фляги. Переведя дыхание, взял лопату и с ожесточением принялся выкидывать землю из ямы. Именно он и откопал угол деревянного ящика с надписью «Сахарсбыт».
— Что здесь? — спросил Ганчев у Альбаца.
Управхоз посмотрел в ледериновый красный блокнот, потом отважно прыгнул в яму и долго водил носом по истлевшим буквам на деревянной крышке.
— Скульптура мифической красавицы Дианы. Два семьсот на пятьсот на тысячу семьсот пять, согласно перевозочным габаритам.
— А почему на схеме, в этом месте, никаких красавиц не отмечено?
Альбац усиленно рылся в блокнотике, хлопал себя по карманам, раз пять читал надпись на ящике и еще раз двадцать сверял бы ее со своей бухгалтерией, кабы не Зоя Ивановна. Она легонько тронула меня за рукав, попутно прижимая к глазам мокрый батист.
— Борис Аркадьич не может полноценно ответить. Понимаете… настоящую схему расположения закопанных скульптур рисовал Миша Веденяпин, а эта уже так, со слов… Миша, он…
Раздавшийся визг покрыл, наверное, все деревья от Фонтанки до Лебяжьей канавы. Борис Аркадьевич вылетел из ямы, по-собачьи перебирая лапками, и испарился в ближних зарослях, бледный Гудсков рушил коленями ободок земли и все никак не мог вылезти из ямы. Только Ероха, сжимая лопату как топор, оставался на месте.
Ганчев, не мешкая ни секунды, выстрелил.
— Ни хрена себе красавица… — Капитан наконец вытащил дымящийся конденсатор из разрядника. — Такую ночью увидишь и можно бронировать место на кладбище.
На развалившихся досках оскалил зубы неестественно выгнутый труп о длинных волосах. Мертвое тело застыло, будто перед смертью пинали его портовые амбалы, а потом бросили в этот ящик, забив крышку спецовским косым крестом. Я откинул закрывавшую нижнюю часть трупа мешковину. Н-да. До половины груди это был нормальный полусгнивший экземпляр; дальше вниз шло безобразное переплетение тлеющих костей с камнем, желтые ребра выдирались из мертвой каменной плоти. Живот был мраморным, но с неприятным, трупного цвета налетом. И только ноги остались вполне себе скульптурно-архитектурными.
Я положил руку на «трупный» мрамор. Странно, камень был теплый. Более того, почти горячий. От окаменевшего наполовину трупа полыхало тем болезненным жаром, что вливается в тело с пневмонией и лихорадкой. Однако тепло его быстро шло на убыль. Так, ночью, уходит тепло из разогретого солнцем булыжника.
Ганчев следил, как я исследую статую, и, не выдержав, спрыгнул в шурф:
— Ты ему лоб еще пощупай.
Он провел ладонью по камню, непонимающе уставившись на меня.
Я объяснил:
— Тепло есть остаточное…
— Да брось, тут тепла не больше чем в холодильнике! — Ганчев вытер ладонь и посмотрел на стоящих наверху женщин. — Это кого ж вы тут закопали?
Зоя Ивановна, понятно, упала обморок, а старушка-поводырь несмело вытянула шею в сторону шурфа.
— Вот оно кто здесь… — бабка крестилась, будто мистические обереги рисуя от зла, лежавшего в сгнившей труне. — Господи, помоги, Господи, защити. Господи, не оставь на погибель…
Я притрусил ящик рыхлой землей и направился к столетнему дубу, под которым Ганчев уже разделывал управхоза.
— Не я, не при мне, — тряс ручонками Альбац.
— Но ящик тот?
— Он самый.
— Статуя в нем была?
— Так точно.
— Где она?
— Не знаю. Сикорский заведовал перевозкой и размещением. Солдатов прорабствовал над рабочими. А может, Веденяпин в курсе? Он рисовал схему хранения.
— Сикорский где?
— Сикорский в архиве.
— Солдатов?
— Мобилизован на фронт.
— Давай тогда Веденяпина.
Борис Аркадьевич пошевелил мятными губами, отрываясь от капитанского взгляда, и скорбно мигнул: