— Горыныч от тюряги Ероху спас. А он кого попало не привечает. Гопник-то гопник, но через год уже в сержантах у Мальцева был. «Красную Звезду» за двадцать второе декабря имеет. Надеюсь, в курсе, что это значит?
Я был в курсе. 22 декабря 1941 года решалась судьба пограничья между нашим и темным миром. Самая тонкая грань была тогда — не толще спички. И погибающие один за другим отряды ОСКОЛа сумели ее удержать.
Михей вскочил уже на серый остов механического пресса, вглядываясь в окна цеха.
— О, кажись, начинается!
— Нагнетай! — крикнул Корчаев, забегая за стволового, уже направившего брандспойт в решетчатый квадрат среднего окна.
— Готов!
Я напряженно смотрел. Темно-вишневые кирпичи показались мне противной скользкой кожей змееподобного монстра, выбравшегося из подземелья, или чешуей исполинского морского чудовища, сдохнувшего здесь, на отшибе, за Пискаревкой.
Известковые швы раствора между кирпичами наполнялись красноватым оттенком, который неумолимо полз, как ртуть на градуснике. Проступающие пятна двигались в разных местах, соединяясь в скачущую зигзагами линию. Одни стремились вверх, другие стекали вниз, к основанию широкой трещины, доходившей до половины первого этажа.
Я понял, что никто не видел эту вибрирующую линию, и, боясь потерять пульс ртути, почти не дышал, сосредоточившись на трещине, — красное свечение захватило уже и ее края. За спиной бормотнул насос.
Сейчас пожарные ударят, хотя рано. Рано! Еще не все красные капилляры сплелись. Но они ползли друг к другу медленно и неотвратимо.
Наше оружие и пожарные стволы были направлены в окна, и когда все швы между кирпичами полыхнули красным, я громко крикнул:
— Бей!
Какое-то время стояла мертвая тишина. Затем пронесся легкий шелест, надулся пожарный рукав, и мощная струя выстрелила из брандспойта. Фонтан взлетел вверх, в окно второго этажа, где заполыхало пламя.
— Ни дыма, ни копоти, — Горииванов смотрел на бледный огонь, недоверчиво покачивая головой.
Я оглянулся. Михей работал с пожарными на насосе, Руис по-прежнему пытался открыть ворота цеха, а Ероха внимательно наблюдал за рабочими базы, стоявшими возле свежевырытой канавы. Шестеро широкоплечих мужиков тоже смотрели на огонь. Странно, однако участия в тушении пожара они не принимали, а будто ждали чего-то. Были они в одних робах на голое тело, несмотря на холод, и капли мелкого дождя застыли на их темных лицах.
— Сюда, сюда! — замахал руками Горииванов, бросаясь навстречу еще одной пожарной машине, въехавшей во двор. Это были наши «паравозники».
— Старшина! Чего телились столько? — набросился Горииванов на командира группы.
Тот скривился:
— Дорогу размыло. Застряли.
Горииванов показал куда проехать и грузовик, подпрыгивая, переехал по бревенчатому мосту. Неудобное место: склад, бараки с двух сторон, забор, и ров с водой, наверняка глубокий. Назад можно было попасть лишь по этому мосту.
Майор заметил мой настороженный взгляд, еще раз критически оглядел месторасположение пожарных расчетов и сказал:
— По-другому никак — не достанем.
Замахал руками старшина:
— Ну что, начинаем?
— У тебя емкость полная? — крикнул Горииванов.
— Полная! Шестипроцентный аргентит.
— Погоди. По команде!
Огонь в окнах цеха уже ревел. Но что-то не то было в пляшущих языках пламени. Были они ненастоящие какие-то. Будто нарисованные. И действительно: ни дыма, ни копоти, хотя струя из Корчаевской машины до этого момента исправно била по окнам. Удивительно, но получалось, что вода не тушила, а поливала огонь, растущий под ее напором.
Темная вода в колодце… Такие же темные лица у мужиков со склада. Они бросили работу и стали в очередь к водопроводному крану. Чудные какие-то: кран врезан высоко, скорее всего, для душа замысливался; так вместо того, чтобы в ведро хотя бы набрать — подходят и, запрокидывая голову, открывают рот.
Я отвернулся и вдруг ощутил, как сдавило виски. Мир вокруг сплюснулся до размеров танковой щели, в которую видны были только огонь и вода. Сцепившиеся стихии внезапно разделились: огонь ушел вверх, а струя воды обрушилась вниз, надломившись в полуметре от пламени. Она рассыпалась сначала тысячами капель и лучи вынырнувшего из-за низких туч солнца, пробиваясь через эти тысячи, становились радугой. Но радугой одноцветной — никаких других цветов, кроме оттенков черного в ней не было.