— Жулик?
— Ага. Психоз прошел через два дня — нехарактерно как-то, и на выписку не спешит. Целый театр тут изображал, с фантазиями. Я его пристыдил, да вдруг помощник мой проникся: «Интересный, — говорит, — случай!» Поместил Веденяпина в одиночку, в старом корпусе. Наблюдать стал. Да только недолго! Третьего дня нашего «научработника» пробрало по-настоящему.
Психиатр раскрыл папку.
— Больному кажется, что по городу ходят пять старух и черпают огромными ложками его кровь. Сами старухи тоже огромные, выше труб листопрокатного завода. И их никто не видит, потому что фигуры намагничены. Еще он боялся женщины в белой вуали.
— Кого?
— Да-с. Вообще бред очень странный. Знаете ли… каждый тип больных видит свои галлюцинации. Алкоголики — чертей, собачек, разверзающиеся пропасти под ногами. У шизофреников свой компот, однако характерный. А в вашем случае…
— Тьфу-тьфу.
— Что? А! Ну да. Так вот, Веденяпину мерещилась Белая дама.
— Дама?!
— Да-да. Ну это я образно. Для понимания. Бормотал он что-то о втором пришествии, о том, что Бог — женщина. Э-мм… Веденяпина обычными методами привести в норму не удалось. Ну и куда деваться, стали его лечить гнойным абсцессом.
Иван Егорович аккуратно завязал шнуровку и спрятал папку в шкаф.
— И то, знаете ли, не помогло. Температура за сорок, а он кричит, на койке дугой ломается. Страшное дело!
— Ну а сейчас как он, спокоен? Поговорить с ним можно?
Доктор потер затылок ребром ладони.
— Понимаете, товарищ… Лечение гнойным абсцессом не всегда безопасно для организма. Особенно слабого. Вчера больной Веденяпин умер — отказали почки.
В клетчатом окне густился лучик солнца, пытаясь осветить доступный ему уголок докторового кабинета. Но в фокус попадали только входная дверь и шкаф, а набегающая волнами сырая туча быстро смывала позолоту. На лысину Ивана Егоровича падали приглушенные блики, и хотелось потереть ее суконкой, аккуратно сложенной в футляре для очков.
— Что ж это вы, доктор, пациента угробили?
— Всяко бывает. Помните, все думали, что за неделю немца разобьют, когда война началась? А вышло вон как…
Я вспомнил хмельное воскресенье в городе Всеволжск, где застал меня первый день войны, шумную толпу с кумачом «Даешь Берлин!» и заткнулся.
— Чаю хотите?
Голос доктора был по-прежнему ласков и добр. Очевидно, весь мир делился для него на коллег и пациентов — нынешних и потенциальных. Моя персона, судя по всему, была отнесена в резерв второй группы.
— Хочу. Если можно зеленого.
— Липовый цвет устроит?
— Давайте попробуем.
Под липовый чаек он добавил еще несколько штрихов к портрету Веденяпина. Так, ничего интересного: «в спокойном периоде больной допускался в парк, не мог есть киселя из отрубей овса и рисовал в мастерской».
— У нас, знаете ли, замечательные мастерские были до войны: художественная, переплетная, сапожная…
Я спросил, не осталось ли каких-нибудь записей умершего или его вещей.
— Обувь его жена забрала… Костюм, по-моему, тоже. А рисунки надо посмотреть в мастерской. Хруно-о-в! Савель-и-ч! — крикнул доктор, выглянув за дверь, — иди сюда, пожалуйста.
Савельич, остроглазый дядька с длинными руками, на вопрос о полотнах ответил неопределенно:
— Да, кажись, валяется чего-то.
— А ты, братец, в печку их не того?
— Не, указаний таких не было.
— Очень замечательно, — сверкнул лысиной Иван Егорович. — Проводи товарища и пояснения дай, какие потребуются.
Савельич хмуро кивнул и повел меня через заросший зеленью парк. Несмотря на полдень, в мастерских было сумрачно. Серые фигуры в колпаках шили, драли на ровные полоски бумагу или стучали молотками в сапожные ноги.
— А вы не боитесь, что они когда-нибудь покалечат друг друга? — спросил я, глядя на довольно увесистые молотки и обильное железо в углах.
Савельич улыбнулся:
— Нехай попробуют! — И хлопнул усердно тыкающего дратвой мужичка так, что бедняга аж хэкнул. Остальные пригнулись, работая еще быстрей, а мне подумалось, что кое-кто здесь неплохо имеет на ремонте обуви, прикрываемом звучным словом «трудотерапия».
— Товарищ Хрунов, это безобразие! Щит с надписями должен располагаться напротив окна, в шестидесяти двух сантиметров от угла помещения.
Непорядки клеймил высокий дородный мужчина лет пятидесяти. Кроме гимнастерки были даны ему во владение широчайшие пижамные брюки в полоску и неизменная придурочная шапочка. Абсолютно нормальный человек на первый взгляд. Встреть такого на улице — чистый директор маленького предприятия. Например, кислородной станции. А тут видишь…