А я умостился поудобнее — спать. Наверху скрипела балка, вилось облачко пыли у кирпичной трубы, разбрасывали перья голуби. Их «курлы» погружало в дрему, но шум внизу мешал сосредоточиться.
Доски на чердаке разошлись, и, еще больше раздвинув их, я увидел свет факела, а присмотревшись — людей. Взмахивая руками, они тянули долгую, по церковным канонам сложенную песню. Будто ряженые нацепили некоторые из них блестящие накидки, может быть, из фольги. Подчиняясь команде, сектанты пришли в движение. Их танец напоминал хоровод, чья скорость росла с каждым кругом. Ни на миг не задерживался он, постепенно заполняя собой обозримое пространство. Быстрым шагом, а потом и бегом двигались в круге мужчины и женщины. Пока еще можно было распознать отдельные лица и особенности походки каждого. Но скорость равняла всех. Следами безумия был отмечен их путь. Видно было, как женщины царапают щеки в кровавые полосы, как бьются припадочные, как содрогаются бородачи в накидках, пытаясь перевернуть видимую лишь им ось мироздания.
В круговороте мелькали уже едва различимые фигуры. Тощий хромой подросток, девка в красной косынке, вся утыканная конопушками, вопящий мордатый увалень. Упорно не отставая, бежал старик, чтобы рядом с другими достигнуть непонятной мне цели. Упав, он опрокинулся навзничь, глядя прямо на меня…
Испугавшись, я откинулся назад, упираясь в стену. В чердачном окне появилась вязкая темнота ночи, которая несла ожидание чего-то неизбежного. Я увидел, как вспухает огненная пена в больничном парке — змееподобный луч, вызревший в пене, ударил ввысь. Ударил из-за той двери с фанерной голубой табличкой и стрелкой-молнией. А может, сама молния выскочила, наконец, из своего бесконечного круга, взмывая к электрическим сестрам.
И разбудила мироздание, удивленно взирающее теперь на хаос людских мыслей и образов, успевших выплеснуться из пробитого молнией тоннеля. А потом возвратилась на Землю, чтобы воплотить размытые мечты и желания тех, кто обращался к нему, кружась в бешеном хороводе.
А те неслись все быстрее и быстрее, и вопли их становились все громче. Была в этом движении целеустремленная сосредоточенность, единое стремление к цели — тоже вверх, за край неба, где скрывалась непонятная человеку сила под именем Бог. И как бы внимая им, воздух прочертила белая вспышка, наполнившая все вокруг прозрачным сиянием.
Его ощутили сразу: хоровод пронзило судорогой, люди повалились друг на друга и круговорот замер, рассыпаясь на изумленные чудом фрагменты.
Прежде чем свет исчез, я увидел, что конопатая девка в косынке стоит — единственная из всех. Ее освещал изнутри свет, но отблески сияния тут же смыл треск горящего дерева. Так стреляют брошенные в костер поленья.
Занявшись вдруг, пожар сразу охватил все несчастное штольцевское здание. В секунду огонь полыхнул на стенах и те, кто был внутри, кинулись к выходу. Я тоже.
Выбравшись знакомым путем, я стал шарить взглядом Вальку и сразу вспомнил о забытых на чердаке трофеях.
«Дюбек! Сто коробок в ящике».
Без помощи здоровяка Вальки на чердак было не забраться и пришлось бежать напрямую, чтобы проскочив входные двери повернуть к деревянной лестнице. «Сто коробков, сто!» — билась в голове мысль. И она тут же забылась, потому что сквозь языки пламени и дым было видно ту, конопатую, в косынке. Она стояла, глядя вверх, не трогаясь с места. Огонь касался ее, но тут же отлетал в сторону. А девка, непонятно улыбаясь, терла лицо, как от щекотки.
— Чё лыбишся, дура?! — Я с размаху толкнул ее. Как раз вовремя — подгрызенная огнем, сверху падала тяжелая балка.
— Ходу, ну! — уже орал я, заталкивая дуру в неприметный лаз у простенка.
Конопатая упиралась, и я скользнул туда сам. А ее дернул за ноги, за секунду полностью втащив в убежище. Это была небольшая пристройка. Полуподвал, отделенный каменным фундаментом. Раньше в нем держали какую-то живность — запах навоза полностью не выветрился.
— Дюбек! Сто коробков… дать бы тебе! — Я замахнулся, но не ударил — только плюнул с досады, и, вооружившись камнем, собрался разбить стекло в маленьком окошке — уже чувствовался дым.
— Мальчик... мальчик, что это?!
Таким страхом был пропитан ее голос, что на спине зашевелились холодные муравьи. Дрожа, я повернулся. Прямо у стены, скрючившись, лежала конопатая. В глубине ее тела, как в лампе под керосиновым стеклом, разгорался голубоватый огонь. Он сновал вправо-влево, будто зверь, внезапно для себя проснувшийся в клетке. Несколько светящихся шаров двигались вокруг нее, будто обнюхивающие нору животные. Ближний оказался на уровне глаз, и девчонка не могла оторваться от его мерцающего света.