— Чепуха, — жаловался Михей Руису, откровенно зевавшему на крыльце. — Вроде пустой объект, как лыжная база летом, а мнится, будто лежишь под тулупом и ногу страшно вытянуть…
Испанец отвечал сонно и невпопад, хвалил восходящее солнце, дающее «миллион на миллион» видимости и выражал общую с Пашкой Мироновым позицию, что до полудня нас с железнодорожки снимут — чего держать спецгруппу на заведомо дохлой точке?
— А чего тебе здесь не нравится? — заражаясь руисовой зевотой, спросил я. — Дыши себе воздухом.
— Спать хочется. К полудню у меня сто часов будет морфоресурс*.
— Ну, пойди, вздремни часок, я покараулю.
— На ногах переходит, — вмешался Сарафанов. — Заснет, из «катюши» не разбудишь. И потом — хоть режь меня, но дрянь какая-то здесь имеется. — Михей озабоченно потрогал мочку уха. — Я такое уже проходил: идешь — и все вверх-вниз, аж в глазах прыгает и будто земля сама двигается. Чудно!
— Тебе, Михей, тоже пора на боковую, а то скоро будешь ловить чертей шапкой.
— Ладно, прорвемся.
* Максимальное количество времени, которое ликвидатор может провести без сна.
Встающее над головой солнце расслабляло, делая движения рук и ног вялыми и немочными. В конце концов, я прогнал испанца отдыхать. Но заменял его недолго. Веселый и противно-бодрый Вадик сказал, что меня вызывает Евграф. По телефону. Проглотив несколько таблеток, я пошел к аппарату.
— Дрыхните, сволочи? — вялым раздражением чмыхнула трубка.
— На страже, товарищ подполковник. Бдим.
— Да знаю я твою стражу, когда-нибудь проколетесь. А все почему?
— Почему?
— Потому что сонный — значит мертвый.
— Ну и дали бы часов двадцать, а то…
— Обязательно дам. Еще два дня и отдых всей группе. Новое что есть?
— Ничего особенного. Только Михею все ненормальности мерещатся.
Полюдов опять чмыхнул и унылым голосом велел явиться в контору — есть важные вопросы.
На Финляндский вокзал ехала больничная полуторка и, выгнав из кабины некоего административного товарища в картузе, я продремал на ухабах почти весь путь.
***
Надо было отдать начопероду фотокарточку Астры и узнать к чему, собственно, вся эта активность в железнодорожной больнице. Сидя у кабинета Полюдова я стал припоминать оперсводки. Со времени последнего прорыва темных прошло немного времени. Но в том районе периметр зачистили на 100% — после происшествия на Пискаревке, в результате которого я угодил к Осипову. Вообще активность ОРВЕРов как-то стухла. Сама собой. И еще стали находить их трупы. Случалось это в разных районах города и с разными типами чужаков; не повреждая оболочку, что-то высасывало их энергию. ГНТО на ушах не то что ходило — бегало, но понять ничего не могло.
Евграф явился с какого-то совещания. Меня он принял тепло и, можно сказать, по-родственному, но как-то с грустью. Оглядел, вскинув очки, по спине похлопал и даже не стал прятать разложенные на столе документы. Наоборот, присовокупил новые.
— Смотри, Андрюша… мрут наши подопечные. Мрут, как мухи. Это в Колтовских банях, это прям возле Дома заключения на Шпалерной — даже повернуться не успел, а здесь вообще сказка. «Птицелова» помнишь?
«Птицелова» я помнил. Столь оригинальное прозвище он получил от Мальцева. Он беседовал с первым избежавшим смертной участи — одиноким стариком, державшим канарейку. Когда чужак взял его в оборот, птичка вылетела из клетки, перевернутой взмахом руки. И боль, по словам потерпевшего, «лопавшая голову», отступила. Может, домашних питомцев не переносил ОРВЕР, может, что другое, но Мальцев потом схохмил про «птичек побежал ловить». Так и прилипилось прозвище «Птицелов».
— Так вот спекся болезный. В прямом смысле. Видел когда-нибудь, что остается от призрака при самовозгорании?
Просмотрев листки со всякими замерами, я остановился на фотографии. Делали такие при помощи особого света и не очень хорошо они читались. Четко распознать можно было лишь энергоугольник с показаниями — нечто вроде двуцветной линейки на судмэдэкспертовских фото.
— Кто ж его так? — спросил я, разглядывая ядовитого оттенка брызги на гальванопластике.
— Да кабы знать…
Евграф чмыхнул и «порадовал», что к появляющимся трупам ОРВЕРов добавились пропадающие люди.
— Пропадут, а потом снова появляются. Но уже другие.
— Что значит другие? С рогами и хвостатые?