— Товарищ, где здесь ближайшая остановка трамвая? — спросил я чудака в желтой шляпе, мастырящего лозунг «…аг – подарок к 7 ноября…».
— Прямо в арку, потом налево и выйдете на улицу Маяковского. А там до перекрестка, — разъяснил оформитель, добавляя к вертикальной палочке синее пузо.
— Благодарю.
— Всегда рад. — Он поправил свой клетчатый убор, оставляя на фетре лазуриновые пятна. — В арку и налево.
За аркой был еще один двор. На это раз пустой. Его прямая асфальтная дорожка собрала спотыкавшиеся мысли в четкие ряды, уверенно заскользившие к главной цели — найти принцессу. То и дело формировались решения, обрабатывались, подавались в мозг, который пожевав немного, начинку выплевывал — не годится. А затем требовательно шевелился, ожидая работы для своих извилин.
Озарение пробилось, как гвоздь через фанеру. То ли голоса громкие, то ли свистки с гудением автомобиля, не помню. Застыв на рыжем чугуне водопроводного люка, я отматывал назад только что прошедшие перед глазами кадры: однорукий инвалид, газетная тумба, грузовики с красными ящиками эрэсов, глядящими из-под брезента, дама с попугайной клеткой, дом с вывеской. Дом с вывеской. Дом… подарок… П о д а р о к!
Пробежав чуть назад, я поочередно миновал однорукого, рваную афишу… Дамы уже не было, но здание стояло там, где и раньше. На фасаде была прикручена вывеска отделения милиции, которая и была тем самым «подарком».
У площади Восстания я удачно прыгнул на последнюю площадку «десятки». Трамвай миновал Комаровский мост, пикет двенадцатого маршрута, полурастащенный на дрова Зубов переулок и пополз на север. Выскочив около сапожной будки, я уже через пять минут беседовал с милицейским уполномоченным.
— Здравствуй, Тропилин.
— Здравствуй, Саблин.
— У меня к тебе просьбочка будет, Ерохина помнишь?
— Ероху?
— Ну да, Ероху. Так вот, адрес мне его нужен. И из дружков, если кого помнишь.
Демьян в сорок первом хотел «закрыть» Ероху и поэтому желтый глаз его мотоцикла так быстро нащупал подворотенку, где мой ремень со звездой тогда был против ерохинского ножа…
— На что тебе этот хмырь, — буркнул милиционер. — Он опять за старое взялся? А я тебе говорил, говорил я тебе: пиши, Саблин, заявление! — Тропилин притиснуто закашлялся, отвернув худое лицо. — Нынче ты снова ко мне прибег, а послушал бы тогда умного человека, не пришлось бы этого черта искать.
— Спасибо, Демьян, — сказал я, пряча список адресов. — Я это… потом принесу.
На удивление, он только спросил новостей:
— Ну, что у вас в гарнизоне? Что слышно — блокаду прорвем?
Для него я оставался патрулем военной комендатуры, который держал на мушке грузовики с пойманными бандитами в декабре сорок первого.
Нежно-голубой домик стоял, как на поляне, за уцелевшими каким-то чудом после жуткой зимы березами. Хозяев не было видно. Лишь некоторое движение да глухой шум позволяли надеяться, что удастся хоть что-нибудь узнать здесь. Надежда крепла, впитывая тревогу. Миновав размытую дорожку из колотого кирпича, я очутился под самым окном и сразу же упал на траву.
Упал, как будто увидел немецкую ракету ночью, — в домике кто-то был. Вломиться внутрь и уложить всех лицом на землю или не спешить? На соседней улице затарахтел двигатель, упиваясь мощью и силой поршней. Вот оно — знак свыше. Полыхнула кумачем РУНа и, вышибая плечом дверь, я влетел в узкие сенцы. Сначала попалась пустая комната без окон, а в большой зале с ольфреем я увидел Астру.
Откинув голову, Принцесса улыбалась субъекту в ОСКОЛовской «защитке».
Глава 12 В Контрразведке
— Не жарко тебе, Ероха? — я громко хлопнул дверью, и они оба повернулись в мою сторону. Астра в ужасе смотрела на меня, а мужчина неторопливо повернулся и, разглядев его в полутемноте от кубиков петлиц до пятен на бриджах, оставшихся после раскопок в Летнем Саду, я понял, что смотрю в глаза своему четвертому страху.
У моего первого страха было прозвище Сыч; то страшное и таинственное, что произошло в психиатрической больнице, было как-то связано с ним. Сейчас – совсем близко. Второй, безымянный, носил грязную чалму и размахивал саблей. Его застрелил красный курсант Дамир Хамзаев, а я на многие лета обеспечил себя ночными кошмарами, где пули из моего револьвера не в басмача летят, а будто вываливаются замазкой и падают под ноги. Между ними были мелкие незначительные страхи. Они исчезали с возрастом или требовали к себе достаточно силы воли и упорства к преодолению, а некоторые так и остались навсегда.
Третий страх несли на крыльях фашистские бомберы, и был он снаряжен, покрашен и рассортирован по килограммам: 50…100 и так до тонны. Эти тонны страха, еще не долетев до земли, уже низвергли царя в голове. На удивление хрупкой оказалась башня мозга, рухнув от первых же комьев грунта, принятых за осколки, и вертящихся в воздухе горящих колес головной машины.