Расположили меня в комнате отдыха. Это, правда, не номер «Ливадия-люкс», зато не в камеру. Доброе слово, оно и кошке приятно. А тут даже не с л о в о, а целое д е л о.
Ершиков поставил два стакана с чаем и, кряхтя, уселся напротив.
— Тебя, Андрюха, я мучить не буду. Зачем тебя мучить? Сам расскажешь. Правда?
— А что рассказывать?
— А про твои шашни с Далматовой и расскажи, сынок. Мозги, какие-никакие, у тебя имеются, вот и думай ими. Девку эту ищут уже все, так что… А если в голову полезное не придет, так сам знаешь: у меня не то что стены — воздух заговорит.
Жилисто крутанув шеей в узком воротнике, контрразведчик сделал пригласительный жест к двери, на ходу склеивая притчу о блудном сыне. Только финал у басни был какой-то не оптимистический. По его словам, сыскного ведомства агент Серпухов без памяти влюбился в «чудное виденье» и, попав под следствие, сотрудничать не стал. Надеялся, видимо, на скрытую энергию, которую упражнял в себе.
— Ушел от меня он единственный. Да что толку — застрял в своей шамбале-нирване и сидит уже двадцать пять лет экспонатом музея. А мы с тобой пока посмотрим кое-что интересное, — Ершаков поднялся и, приглашающе кивнув, повел меня по коридору.
Комнату с голубой керамикой наполнял огнеупорный свет, льющийся из четырех угловых прожекторов. В их лучах дергался мохнатый клубок, в котором было мудрено узнать аттея, неуловимого демона, обитающего в потенциальных ямах энергополей города. Очень серьезный противник — много пропавших без вести в мирное время на его совести, но в лапах Ершакова он походил на придавленную каблуком сороконожку-переростка.
— Давай, — махнул Ершаков, и оператор у пульта придавил стеклянную кнопку. Рыжий клубок мгновенно подбросило вверх, когда мощные разряды начали стегать его вдоль и поперек. Метался чужак, вроде, бестолково, и палач, вроде, бил по клавишам наугад, однако зверюка довольно скоро зависла в дальнем углу и стала мигать. Ершаков подвинул оператора и, заменив частоту, еще несколько раз стеганул гадину электрическим кнутом, после чего та завертелась, вздрогнула несколько раз, и шустрый самописец начал бегать вдоль трехцветной бумаги, оставляя чернильный след.
— Давай-давай, — взвизгнул дед и прибавил ток.
Мужик за пультом теперь только и успевал заправлять бумажную ленту в паз, ругаясь и накручивая лапку хитрого валика.
Ершаков получал готовый текст на картоне с пробитыми дырками и раскриптовывал его каким-то хитрым способом, заглядывая в брошюру «Информационная шрифт-таблица СИАМ по двоичной системе распознавания сигналов 0-1». Заглядывал, правда, нечасто, с ходу ловя суть, и лишь изредка пользуясь одной-двумя, особо полюбившимися в книге страницами.
Вдруг дед смял прошитую картонку, закричав на оранжевый комок:
— Врешь, бл… рыжая!
Тело его вытянулось в струну, острые пальцы забегали по клавишам пульта и глаза-амперметры пыточной машины захлопали стрелками, наблюдая, как подброшенный вверх аттей извивается наколотым червем. В отблесках электрического света его движения оставляли едва заметные следы, похожие на пятна смазанных фотоснимков. Через миг они сомкнулись в серую тень неумело нарисованной картины — лошадей, запряженных в трехпролетный арочный мост…
После нескольких подходов чужак раскололся-таки на радость контрразведчикам. Они посовещались, потом Ершаков еще раз глянул на свет через пробитую ленту и, удовлетворившись содержимым, побежал звонить. На пороге он обернулся:
— Так что думаешь, на какой мост аттей показал?
От неожиданности я брякнул:
— На Аничков!
И понял, что «влип» по полной, когда ласково улыбнувшись, Ершаков проговорил:
— Ты всё вспомни хорошенько, пока Самонов место готовит. Время у меня жмет!
Он ушел, а флегматичный Самонов занялся настройкой, щелкая кнопками и вертя колесиками. На меня глянул он только раз, когда смочил аккуратненькую тряпочку и стал протирать приборы.
Я тихо потел на скамье, прикидывая, как буду смотреться в том углу, где недавно корчился демон. Ершаков, сволочь, никому и никогда не верит и прежде, чем сделает какие-то выводы, не одну сотню вольт пропустит через мой организм.
— Электричество по новому кабелю получаете? — с дворняжьим подвыванием спросил я у немногословного оператора. Тот смолчал, и тогда я завел особой умности монолог, в котором упор смещался от сложности управления современными приборами до всяческого уважения к тем, кто этим умением овладел. Даже товарища Сталина ввернул: мол, техника управляемая людьми, овладевшими такой техникой, может творить чудеса.