На фотоснимке, Астра, обнимая начоперода, поправляла острый локон. Ее улыбка, с особенным каким-то изгибом линии губ была чуть грустна. А Евграф улыбался; будто завоевал он только что весь мир и ждал, когда тот рухнет у его сапог.
— Это как же это… — медленно проговорил я, чувствуя, как сапоги эти топчутся, «вырывая с корнем» мою душу. — Это почему ты … это…
— Это – Вера Феоктисова
Начоперод забрал карточку, придавил ее пальцем к столу и продолжил:
— Пациентка клиники номер 3 для душевнобольных. Пропала без вести при проведении научного эксперимента, который проводили на территории этой же больницы 24 сентября 1924 года.
Евграф потянулся к сейфу, откуда вытащил тонкую бумажную папку. Открыв ее начоперод извлек еще одну фотокарточку – ту, где я обнимал принцессу на фоне памятника «Стерегущему».
— А здесь – Астра Далматова, которая родилась 24 сентября 1924 года. Пояснить что-нибудь можешь?
Оставив меня наедине с двумя Снегурочками, начоперод взгромоздил на «буржуйку» чайник и стал подкладывать тонкие лучинки в ее чугунное нутро.
— На вот, сахарок погрызи – может мозги заработают.
Слова эти, или сахарок помогли, но мозги действительно заработали. Я всмотрелся в снимки. Евграф там был молодым, таким, как помнил я его в двадцатые, Астра или Вера выглядела так же, как ныне, только облачена в старомодную блузку и юбку до самого пола. А над головой обоих высился плакат гражданской еще войны.
К сахарку Полюдов добавил приличный кусок хлеба — примерно в ладонь. И осьмушку макухи. И стал я жевать так, будто ничего на свете важней и не было. Подметал со стола крошки, отпивал «чай» большими глотками, грыз макуху.
— Да остановись ты хоть на минуту, — не выдержал таки Евграф, — хватит жрать.
Отобрав чайник, Полюдов завозился с трубкой, вдавливая в ее оплавленное жерло крупные щепоти табаку.
— Ты наводнение хорошо помнишь? — сквозь заклубившийся дым спросил начоперод.
— Помню, конечно.
И без того тусклый свет лампы стал дрожать.
— А я ведь е е тогда видел!
Внезапно ко мне пришло понимание того, что девушка с Евграфом из моего недавнего полусна и была Вера. Вера Феоктисова, пациентка психиатрической клиники, исчезнувшая при эксперименте в день большого ленинградского наводнения.
— Кого ее, — хмыкнул Евграф. — Давай без загадок – и без тебя хватает.
Не перебивая, выслушал он мой рассказ о том дне. Об осеннем больничном парке, о Вальке Зворыкине и девушке возле двери с голубой табличкой, о сектантах и оранжевом луче, ушедшем в небо и так губительно возвратившемся.
— Так и было, — согласился начоперод отойдя к окну. — С Верой простился – и больше не видел никогда.
Его как-то перекосило, а еще начоперод стал путаться: то, мол, жалко ему Веру было, то вдруг утверждал, что полюбил безумно. Обмолвился мимоходом про эксперимент, должном привести, по словам начоперода, к управлению человеком большими энергиями. Затем вдруг рассказал, что Вера Феоктисова оказалась в «Скворечнике» усилиями опекуна и за год «малость тронулась». И по тому, как темнели глаза Евграфа, я ухватил самое главное – любил он эту Веру. Любил видимо крепко, вот только признаться даже себе в этом не мог.
Может и стал он вечно спокойным, с неизменной усмешкой после той оранжевой молнии? Потому что на фотокарточке был совсем другой Полюдов – Граф – каким знал его я, Граша – кем он был для Веры, подписавшей фотокарточку "На память". Эти имена более всего подходило бесшабашному парню из двадцать четвертого года.
— Чудно все тогда вышло, — закруглил воспоминания ночоперод. После взрыва нашли тело старшего Ганчева, расплавленные провода и разбросанные по полу бумаги – почему то не сгоревшие.
— А Вера что – пропала?
Через открытое окно ворвался густой и сердитый рев нескольких клаксонов. Воспользовавшись этим, Полюдов отвернулся закрыть створку. Осознав неуместность своего любопытства я хотел «сдать по тормозам». Однако Евграф почему-то был откровенен.
— Не знаю! Дело в том, что в лаборатории был еще кто-то, кроме Ганчева и Веры. Какой-то гениальный математик – это определили по сохранившимся записям.
— Тоже погиб?
— Тоже исчез! Или сбежал потом. Во всяком случае, гений тот был не «конторским» - из личного состава Ленгубспецрозыска выбыл только Ганчев.
— Евграф Еремеич, а может и Вера… как математик – сбежала оттуда.
— Нет, — решительно и твердо сказал Полюдов. — Не могла она сбежать или быть выброшенной взрывом. И погибнуть не могла – она находилась в герметичной несгораемой камере; в ней, даже после взрыва ничего не пострадало.