— От барраярца? Не знаю. Что-нибудь этакое преступное, наверное. Я была не в восторге, очутившись в плену.
Он отвел взгляд.
— Я… знаком с теми вещами, которые вы сейчас подразумеваете. Не стану отрицать — такое бывает. Это — как болезнь воображения, и она передается от человека к человеку. Хуже всего, когда зараза распространяется сверху. Падает дисциплина, слабеет боевой дух… Труднее всего молодым офицерам, особенно когда они видят порок в людях, которые должны служить им образцом. Как судить, не имея опыта, как бороться с заразой в собственной голове? И они развращаются, даже не успев понять, что с ними случилось.
В темноте голос его звучал с необычной страстностью.
— Лично я думала об этом с точки зрения пленной, — шутливо вставила Корделия. — Насколько я понимаю, с пленом мне повезло.
— Те, о ком я говорю, — отбросы армии. И они в меньшинстве. Хотя было бы неправильно делать вид, будто таких людей у нас нет вовсе… Но меня вам бояться не следует. Даю вам слово.
— Я… я это уже поняла.
Некоторое время оба молчали. Корделия решила, что Форкосиган заснул, но тут он пошевелился и снова заговорил. Она почти не видела его лица — только отблески от глаз и белых зубов.
— Ваши обычаи кажутся мне такими свободными, такими мирными. Невинными, как солнечный свет. Ни горя, ни боли, ни непоправимых ошибок. И страх не превращает мальчишек в преступников. И нет глупой ревности. И честь не теряется.
— Тут вы ошибаетесь. Честь можно потерять и у нас. Только это не происходит за одну ночь. Как правило, нужны годы — она исчезает по крупицам, по капелькам. — Корделия помолчала. — Я знала одну женщину… Это была моя очень близкая подруга, тоже в экспедиционном корпусе. Ей… немного не везло в личных отношениях. Все вокруг нее находили себе спутников жизни, и чем старше она становилась, тем сильнее боялась остаться в стороне. Короче, ударилась в панику.
В конце концов она сошлась с человеком, обладавшим совершенно поразительным талантом обращать золото в свинец. В его присутствии нельзя было произнести слова «любовь», «доверие» или «честь», чтобы не услышать умной насмешки. Цинизм дозволялся, поэзия — никогда.
Так уж случилось, что, когда освободилось место командира корабля, они были в одном звании. Она давно мечтала о повышении и работала, как проклятая. Должность командира — редкий шанс, каждый рвется его получить. Но возлюбленный убедил ее — пустив в ход аргументы, которые потом оказались лживыми (он пообещал детей), — отказаться от командования в его пользу… Прекрасный тактик. Вскоре между ними все кончилось.
После этого у нее не хватало духа начать новый роман. Так что ваши прежние законодатели придумали не так уж глупо. Людям… нужны правила, для их же собственной пользы.
В тишине шептал водопад.
— Я… когда-то был знаком с одним человеком, — донесся из темноты его голос. — В двадцать лет его женили на девушке прекрасного происхождения. Брак по родительскому сговору, но он был им доволен.
Он почти все время проводил на службе. Она оказалась свободна, богата, ничем не связана в столице среди людей… не то что бы порочных, но намного старше ее. Богатые бездельники и их прихлебатели. За ней ухаживали, и она потеряла голову. Но, по-моему, не сердце. Она заводила любовников, как делали все вокруг. Глядя в прошлое, я вижу, что у той женщины не было иных чувств, кроме тщеславия и радости победы, но в то время… Мой друг поклонялся вымышленному образу, и когда оказалось, что его кумир вдруг разлетелся вдребезги… У этого парня был ужасный характер, и он решил драться с ее любовниками на дуэли.
Их было двое. Его не волновало, кто останется жив, он не боялся, что его арестуют. Видите ли, он вообразил, что сражается за свою честь. Он назначил им обоим встречу в уединенном месте с интервалом примерно в полчаса.
Какое-то время Форкосиган молчал. Корделия ждала не дыша, не зная, следует ли помочь ему продолжать рассказ. В конце концов он опять заговорил, но голос его потускнел и зачастил.
— Первый был таким же упрямым юным аристократом, как и он сам, и играл по правилам. Он владел двумя мечами, бился со вкусом и чуть не убил м… моего друга. Его последние слова были о том, что он всегда мечтал умереть от руки ревнивого мужа, — только лет в восемьдесят.