Во что он влип, интересно, по вине этой цыпочки?! Убить! Убить?! Да кто, господи?! Мастер стройцеха с той фирмы, где она трудится? Или маляр, которому она не подписала заявление на отпуск?! Или, может быть, ее соперница? Так Татьяна ей не конкурент. Санечка ее так тискал на последней презентации, что даже Степану за него сделалось неловко, а он далеко не моралист.
— Так! Стоп! — Он поднял указательный палец правой руки и ткнул им Татьяну в грудь. — Тебя? Хотят? Убить? Я правильно понял? За что?
Он ей не поверил, и Татьяна мгновенно сникла.
Стиснула пальцы, опустила голову и попыталась собраться с мыслями. Хотя бы постараться подумать над тем, что же ей делать дальше, если он повторит свою попытку выставить ее? Она пыталась думать, честно пыталась. Но тут, как назло, взгляд ее с носков собственных туфель переполз на его голые икры. Потом полез выше, еще выше и остановился на том самом месте, которое было несколько ниже края полотенца. И она снова растерялась.
Чертовщина какая-то с этим парнем получалась!
Все буквально у него было не так, как у всех. Ну, насчет всех, допустим, она представление имела достаточно смутное. Но замужем-то была не год и не два!
Уж с чем с чем, а с физиологическими особенностями противоположного пола знакома не понаслышке. Чтобы привести в такое вот состояние некоторые фрагменты их тела, требовались необходимые усилия и еще, как это Санечка всегда говорил, приличествующая случаю обстановка. Вот! Обстановка, да еще приличествующая!
Сейчас обстановки не было, усилий с ее стороны тем более, а то, что находилось у Степана под полотенцем, казалось, жило своей собственной самостоятельной жизнью. И это не могло не возмущать и интриговать одновременно.
Ну почему же с ним все не так! Не похоже на то, к чему она давно привыкла, и…
— Чего вытаращилась? — вдруг вклинился в ее совершенно искреннее изумление его сердитый голос. — Дурдом просто какой-то! Просто дом дур, да и только!
И Степан, с силой ударив по двери гостиной растопыренной ладонью, ушел одеваться.
Татьяна с облегчением выдохнула ему в след.
Слава богу! Кажется, он на время оставил свои попытки выгнать ее. Первый раунд она выиграла, хотя и не без потерь. Пришлось нашептывать ему первое, что пришло в голову. А так раньше она не делала никогда. Тщательно обдумывала каждое слово, прежде чем раскрывать рот.
Татьяна, нерешительно потоптавшись в прихожей, скинула туфли. От высоких каблуков ныла вся стопа. Но обувь без каблуков она не носила лет двадцать. Даже домашние туфли были хоть с небольшим, но все же каблучком. Стянула с себя курточку и пристроила ее рядом с чьей-то кожанкой. Одернула тонкий свитерок, оправила юбку и пошла в противоположную от гостиной сторону. Там, по ее расчетам, должна была быть кухня. Она уловила слабое, едва слышное урчание холодильника.
Кухня нашлась: Огромная, стильная и очень чистая. Такая чистая, что казалось, там никогда не готовили, и никто там не обедал и не ужинал, и уж тем более не рассыпал по полу сахар. Если бы не горка пакетиков со специями на большом обеденном столе, ощущение музейной необитаемости было бы полным. Машинально сложив специи обратно в жестяную коробку, Татьяна пристроила ее на нижней полке в одном из шкафов и тут же потянулась к холодильнику. Там наверняка должна была быть выпивка. У такого парня, как Степан, а она его всегда именовала про себя «плохим», вкладывая в это свой особый смысл, выпивка быть должна непременно.
Ассортимент был велик. Татьяна остановилась на коньяке. Достала початую бутылку и, не особо церемонясь, припала к горлышку.
Черт знает до чего докатилась! Сначала снимает мужика за деньги. Потом пристает к нему и даже называет Степочкой. Просто бред какой-то!.. Теперь вот коньяк глушит из горла. Так офисные мужики всегда говорят — глушить из горла. Мать в буддистские монахи рванула бы на Тибет, узнай, до чего докатилась ее единственная дочь.
Татьяна так вымоталась, так перенапряглась в борьбе за право отвоевать себе кусочек Степиной территории, что даже не почувствовала вкуса и крепости коньяка. Отпила изрядно, не поморщившись. Убрала бутылку обратно в холодильник и, достав оттуда батон вареной колбасы, принялась кромсать его на бутерброды.
А что такого? Она проголодалась! Он, наверное, тоже. Наверняка еще не завтракал, успев только Душ принять.
Но тело у него, конечно… Татьяна мечтательно зажмурилась. А особенно некоторые части его… И как это с ним все не правильно постоянно?! То целуется как-то непривычно странно, теперь вот еще и это… Ладно бы постель была или она в нижнем белье топталась на его пороге, а то ведь запросто так и…
— Здрасте, — раздался вдруг совершенно чужой, не Степин, голос. — Как поживаете?
Она оглянулась и обнаружила за своей спиной мужчину.
Приблизительно одних лет с хозяином квартиры. Такого же роста. Тонкогубый и скуластый. С растрепанными вьющимися волосами, спрятанными в хвост. С покрасневшими припухшими глазами, в которых плескался сейчас неподдельный интерес, а может, даже и восхищение. Одет он был в джинсы, тонкую водолазку ярчайшего синего цвета (кстати, под глаза) и такие же ярко-синие носки.
— Кирилл, — протянул он ей руку с ухоженными ногтями и обручальным кольцом, почему-то на левом безымянном пальце.
— Татьяна, — проговорила она с набитым ртом, успев откусить от огромного бутерброда с вареной колбасой.
— Очень приятно. — Тонкие губы Кирилла раздвинулись в улыбке, выставив на обозрение великолепнейший набор белоснежных зубов.
— Мне тоже.., наверное, — добавила она на всякий случай. — А вы?
— Я друг Степана, — поспешил он пояснить и, заметив ее сморщившийся в размышлениях лоб, рассмеялся. — Мы не голубые, не подумайте. Я просто поругался со своей невестой этой ночью и с утра приперся к нему. А потом вы…
— Приперлись, да? — Татьяна вздохнула, ничего такого подумать об их сексуальной ориентации она и не успела, но словоохотливость Кирилла приятно располагала. — Хотите бутербродов, Кирилл? Я тут хозяйничаю. Степан наверняка рассердится, но куда уж больше. Я и так сегодня все мыслимые пределы переступила. Так что пара ломтиков колбасы вряд ли что способна изменить.
— А давайте бутерброды! — Он потер ладонь о ладонь, сунулся еще раз в холодильник и достал сыра, сервелата и сгущенки. — Мы сейчас еще и кофе сварганим. Вы кофе черный пьете, Танюша? А я вот грешен — люблю со сгущеночкой.
— Я кофе почти не пью, — промямлила она, задвигая ноги глубоко под стол.
Уселась так, чтобы быть подальше от Кирилла. Тот разошелся не на шутку и всякий раз, проносясь мимо нее, нарочно ли или нечаянно касался ее. То по плечу плечом заденет. То локтем по груди. То, поднимая упавший пакетик с наструганным сервелатом, вдруг коснулся, как бы по неосторожности, ее колена.
— Да? А что же вы пьете? — изумился Кирилл, огорченный тем, что Верещагина забаррикадировалась от него обеденным столом. — Кроме коньяка, разумеется?
— Чай. Все больше зеленый. — Она с надеждой поглядывала на дверной проем, дожидаясь Степана, скорее бы уж, что ли, и пришел. Все что-то медлит и медлит.
Степан и в самом деле медлил. Торчал в прихожей и, криво ухмыляясь своему зеркальному отражению, подслушивал, как Кирюха окучивает его незваную гостью.
Верещагина Кирюхе понравилась, невзирая на ее лощеный и неприступный внешний вид. Он промчался мимо него за ней в кухню, выбросив оба больших пальца из кулака и прошептав на ходу: «Супер!». И теперь терся около нее, стопроцентно задевая ее то локтем, то бедром. Этот Кирюхин прикол был ему хорошо известен. Ну-ну, пускай попробует. С этой принцессой он быстро обломается.
Тело, вишь, ей его не понравилось. Скажите, какие мы разборчивые. То же еще…
Степан все стоял и стоял в прихожей, рассеянно рассматривал себя в зеркале и с напряжением вслушивался в то, что происходит сейчас на его кухне.