— Все чудесатей и чудесатей, — сказал я Николаю Угоднику, почему-то глядевшему на меня с иконы с не меньшим удивлением, чем я — на него.
Взял один пластырь подходящего размера, вытащил из рюкзака клинок любимой сломавшейся «бабочки», и долго, старательно отрезал рукав своей спецухи. Ткань здесь была специальная, такую просто так не порвешь. Но терпение, помноженное на труд, всегда дает результат. Завернув клинок в отрезанный рукав, я сунул его обратно в рюкзак и наложил пластырь на рану. Еще несколько штук на всякий случай отправил в карман.
Конечно, пасть чешуйчатого ящера — та еще помойка. Ну да ничего. Уж лучше обойтись пластырем первой помощи поверх остатков «санитарки», чем колоть себе неведомую дрянь.
Я подошел к входной двери. И, прежде чем ее открыть, на всякий случай прислушался.
Без малого год назад станцию окружал густой сквер, высокий забор с камерами через каждый метр, электрощиты и караул из полсотни солдат. Шутка ли — целых три нестабильных точки в одном месте, да еще чуть ли не в центре города!
Мне рассказывали, что до коллапса с пространственным искривлением на месте триптиха располагался Орехово-Зуевская центральная городская больница, так что переделать территорию под новые условия не составило труда.
Не услышав ничего подозрительного, я принялся открывать замки, которых на толстенной железной двери оказалось четыре.
И выглянул наружу…
— Да иди ты, — сорвалось у меня с языка.
Дверь вырвалась у меня из опустившейся руки и, скрипнув, полностью распахнулась.
Передо мной расстилалась серая пустошь с проплешинами изможденной растительности. Над ней нависало тяжелое ржавое небо. Резкий ветер со свистом гнал по равнине клубы пыли. Где-то вдалеке надрывно кричала одинокая ворона.
А прямо в десятке метров от входа лежал полуистлевший человеческий скелет, пришпиленный к мертвой земле самым настоящим мечом!
Я судорожно сглотнул слюну.
И закрыл дверь обратно.
Не меньше минуты смотрел на ее прекрасную фактурную поверхность.
Потом тряхнул головой и снова открыл дверь.
— Кар! — сказала мне ворона. Спикировала сверху на рукоять меча. И опять раскатисто повторила: — Кар-р!
— Пошла к черту, — ответил я ей и снова захлопнул дверь.
Отступил на шаг и медленно сел на диван.
Меня зовут Марат Александрович Назаров. Мне двадцать три года, и я проходчик.
Имя мне дала мать в память о том заезжем татаро-монголе, с которым у нее случился скоропостижный роман с последствиями в виде беременности. Отчество досталось от деда. Фамилия тоже от него. Хотя отчим, известный в определенных кругах профессор Белов, в свое время нехотя подарил мне свою, я благополучно от нее отказался, едва достигнув совершеннолетия.
И не для того, чтобы по-детски досадить — хотя было за что. Просто я действительно не имел никакого отношения к семейству профессора, а всего лишь являлся внебрачным сыном его жены.
Он это понимал не хуже меня и даже не обиделся.
Мой позывной — «Монгол».
Хотя из монгольского у меня по большому счету только черные волосы и чуть раскосый разрез глаз — зеленых, как у матери. Так что, когда люди, знавшие меня только по позывному, встречались со мной в первый раз, нередко спрашивали — почему вдруг «Монгол»?
Да просто так сложилось.
Позывной для проходчика — даже больше, чем имя. Потому что во всех отчетах фигурирует именно он и личный номер, который включал в себя сведения о номере группы, в которой человек проходил подготовку, порядковый номер и класс.
Я — исследователь.
Есть еще силовики, которые способны лбом прошибать стены без ущерба для здоровья. Они запросто могут вырезать яйца бешеному дракону и выжить, а потом в лаборатории узнать, что вообще-то те яйца, за которыми их посылали, следовало искать в гнезде.
Третий, последний тип проходчиков — ученые. Этих мы называли «снежинками». У них слабое тело, но неплохие мозги. Ученые третьего класса — вообще разменная монета. Их часто сажают на хвост прожжённым силовикам, но каждый второй не возвращается из первой же экспедиции. Ценность представляют собой только ученые первого класса — статус, до которого надо не только дожить, но и мутировать определенным образом.
Потому что все проходчики — генетические мутанты. Взаимодействие с точками пространственного искривления меняет нас. После каждой экспедиции техногенетики и синергеты берут у нас анализы всего, чего только можно, психиатры и физиологи мучают тестами в поисках новых изменений.
Иногда эти самые изменения бывают удачными и открывают новые возможности.