— Ты нашел моего внука?
Федорин сменил доброжелательное лицо услужливого слуги на озабоченное.
— К моему величайшему сожалению, все еще нет, — сказал он, виновато склонив голову. — Но вы не извольте тревожиться, мы непременно отыщем его в ближайшее время. В последний раз его видели в клубе «Облака», и у меня есть основания предполагать, что Никита Андреевич просто… увлекся отдыхом.
— Хочешь сказать, он унюхался в хлам настолько, что за несколько дней так и не пришел в себя? — угрожающим тоном поинтересовалась женщина.
— Ну что вы, я просто хотел…
— А старик-камердинер Никиты, по-твоему, тоже пустился во все тяжкие? — буравя Федорина пристальным ледяным взглядом, спросила Анна Сергеевна. — Или ты скажешь, что не знал о его исчезновении?
Федорин сделал изумленные глаза.
— Да что вы говорите! Не может быть…
— Не может быть — это то, что я говорю себе сейчас, глядя на твою откормленную рожу, — медленно проговорила Анна Сергеевна, приподняв голову. — Не может быть, чтобы я столько лет держала при себе идиота, который считает, будто какое-то кресло сможет помешать мне выяснить, насколько вдруг некомпетентно начал вести дела один из моих самых компетентных сотрудников…
Она приподняла правую руку, и воздух вокруг Федорина вдруг пришел в движение, обретая вязкость, вес и сероватый оттенок. Он будто оказался внутри медленно кружащегося кокона.
Антон Львович в ужасе широко распахнул глаза.
— Анна Сергеевна, я… Анна Сергеевна!.. — выкрикнул он, пытаясь пошевелиться. Кровь прилила к бледным щекам, сердце заколотилось как сумасшедшее.
Он даже не знал, что старуха обладает такой силой.
— Что Анна Сергеевна? — холодно осведомилась женщина, сжимая немного пальцы, отчего кокон сразу стал меньше. Федорину стало не хватать воздуха. Теперь его сжимало одновременно со всех сторон, и от страха хотелось кричать в голос.
— Я ни в чем не виноват!!! — заорал Федорин. — Я… всю жизнь… верой и правдой!..
— В самом деле? — перебила его Анна Сергеевна. — Тогда скажи, это за твою верность мой сын стал выплачивать тебе вторую зарплату?..
— Это клевета! — выкрикнул тот, чувствуя, что плотность кокона стала нестерпимой. — Я не… Я…
— Где. Мой. Внук⁈ — проговорила женщина, еще сильнее сжимая пальцы. — Золотой генофонд корпорации, идеальная комбинация предрасположенностей, новый виток эволюции Селиверстовых. Где он???
— Я не знаю… Клянусь, я не знаю… Я не…
Кулеры адаптивной машины загудели громче. На подголовнике замигала сигнальная лампочка.
— Ты отнял мое время. Его время…
— Простите… — уже прохрипел Федорин, и у него из носа, рта и ушей полились тонкие струйки вязкой крови. — Простите, я… Я был вынужден сотрудничать, он глава корпорации! Я боялся сказать вам, но я был вынужден!.. И я никогда… Против вас — никогда!.. Простите…
— Не прощаю, — ответила Анна Сергеевна.
И сжала руку в кулак.
Адаптивная машина тонко, пронзительно запищала.
Федорин, хватая ртом воздух, медленно, как будто в густом киселе, опустился на колени. Его кости хрустнули. Изо рта хлынул кровавый поток. Глазные яблоки налились красным и лопнули одно за другим, алыми слезами проливаясь на пунцовые щеки.
А он все еще жил. Еще стонал, выплевывая из гортани кровяные пузыри…
На звук адаптивной машины в кабинет ворвались два дежурных врача, но увидев происходящее, невольно замедлили шаг, не решаясь прервать то, что здесь сейчас происходило.
Наконец, Анна Сергеевна разжала кулак, и тело Федорина безвольно раскинулось на полу, изрыгая алую кровь.
— Я закончила, — сказала она врачам, устало опуская руку на подлокотник. — Наладьте работу машины. Не хотелось бы потерять пятнадцать лет репликации из-за… Вот этого.
Врачи поспешили к своей пациентке. И в то время, когда Федорин пытался сделать еще хотя бы один вдох, они перенастраивали процесс и проверяли состояние своей пациентки.
Когда писк адаптивной машины наконец стих, Анна Сергеевна устало прикрыла глаза.
— Мы должны проверить работу всех систем, — осторожно не то предупредил, не то спросил разрешения молодой доктор.
— Делайте, что нужно, — отозвалась женщина.
В ту же минуту ей быстро расстегнули рубашку, закрепили датчики на груди. Потом — на запястьях.
И на тонких, не по возрасту изящных щиколотках, приоткрыв татуировку на правой ноге — три четырехлистных клевера, изящно склонивших головы друг к другу.
Каждый — в честь жизни, которая должна была угаснуть, но тем не менее продолжалась, несмотря ни на что.
Глава 10
Пустыня грешников