Фи была маминой лучшей подругой. Они были близки, как сестры. И когда у мамы начиналась мигрень – а это бывало не так уж часто, – тетя Фи приносила настой из корешков с уксусом, который они с мамой пили вместо лекарств.
– Я не то хотел… – Папа осекся и отошел назад. – А знаешь, неважно. Поступай как хочешь.
Он чмокнул меня в висок.
– Попозже поговорим. Я еду кататься.
Когда за ним закрылась дверь, я взглянула на маму.
– Папа на тебя злится?
– Не переживай, – коротко ответила она. – Я пошла наверх.
– Мам. Подожди.
Я жаждала ее внимания. Мне было мало того, что она вчера меня дожидалась, потом запретила выходить, то есть показала, что ей не плевать на меня и не плевать на то, с кем я встречаюсь. Мне хотелось, чтобы она задержалась, поговорила со мной еще. Вот только о чем?
– Вчера, когда я пришла, ты сказала, что тебе приснился плохой сон.
Она чуть опустила подбородок. Это был даже не кивок.
– Сон был обо мне? – выдохнула я.
– Айви, – ее голос был мягким. Непривычно мягким. – Зря я тебе… это был просто сон.
Но я вспомнила, что вчера она совсем не выглядела сонной, а была взбудоражена и напугана, причем еще до того, как увидела мою разбитую губу.
– А что тебе приснилось?
Она ущипнула себя за переносицу и зажмурилась.
– Темная вода… Бегущая темная вода. И…
– И что? – мой голос прозвучал как издалека.
Ее глаза резко распахнулись.
– Ничего. – Она попыталась улыбнуться. – Фи сказала бы, что вода снится к переменам. Но у нее все сны к переменам.
Я не улыбнулась в ответ. Перед глазами возникла девушка из леса, она стояла на коленях в ручье с черной водой.
– Мам, – робко начала я, – я…
Она нажала пальцем на глазницу.
– Не сейчас. Правда. Мне нужно прилечь.
И я позволила ей уйти, а сама, как всегда, стала думать, что сказала не так и что надо было сказать, чтобы она осталась.
Глава третья
Пригород
Сейчас
Еще одиннадцати не было, а солнце уже грело беспощадно. Машины и почтовые ящики слепили бликами. Я сидела на крыльце и попеременно глотала кофе и вязкий июньский воздух, горячий, как суп. Машина Билли Пэкстона стояла у дома. Я видела ее в окно. Я решила еще раз поблагодарить его, если он решит выйти из дома. На этот раз как полагается.
Телефон в заднем кармане завибрировал. Амина прислала сообщение.
«Срочно зайди к Нейту в профиль!»
– О нет, – прошептала я. Но тут пришло второе сообщение.
«Это не про тебя, не волнуйся. Напиши, как посмотришь».
Нейт сделал пост меньше десяти минут назад. На фото красовалась его смазливая физиономия – меня так и подмывало ему влепить. Рот открыт, глаза полуприкрыты. За спиной вывеска кафе-мороженого. С черно-белым фильтром фотография напоминала кадр из фильма.
Его губа распухла и была запачкана темной кровью. Глаз заплыл. Подпись к фотографии гласила: «Видели бы вы другого парня». Младший брат Нейта Люк прокомментировал: «Говорят, другим парнем был припаркованный почтовый фургон».
Я смотрела на фотографию, пока у меня не заболела челюсть, и лишь тогда разжала стиснутые зубы.
«Ну что, видела?»
«Да», – ответила я. «Видела».
«Мгновенная карма», – написала Амина. Нейт ей никогда не нравился. «Как можно врезаться в припаркованный почтовый фургон?»
Я не ответила. Телефон снова завибрировал.
«Я злая, да? Прости! Клянусь, если бы он умер, я бы не радовалась! И это не я припарковала почтовый фургон. Честное слово».
«Ха-ха-ха», – ответила я и положила телефон экраном вниз на бетон.
Я провела пальцем по губе. Страх червячком закрался в живот. Мне стало не по себе оттого, как быстро сработала карма.
Раздался звук, словно кто-то встряхнул стакан с игральными костями. Этот звук всегда предвещал появление тетиного фургона. Я улыбнулась. Колымага была старше меня, и ездить на ней умела лишь тетя Фи. Чтобы завести фургон, требовалось знать не меньше пяти особых приемов, и одним из них была молитва.
– Привет, Айви, девочка моя, – поздоровалась Фи, свернув на дорожку, ведущую к нашему дому. Остановилась и вылезла из машины с набитой доверху сумкой через плечо. – Дай посмотрю твою губу.
Несмотря на тридцать три в тени, Фи была при параде: темная помада, металлические украшения и прямые тяжелые черные волосы, разделенные пробором посередине. Она наклонилась, взяла меня за подбородок, прищурилась. От нее пахло уксусом, черным чаем и амброй, которой она смазывала запястья.
– Ты глянь. Кому-то жить надоело.
– Не надоело, – я вырвалась из ее рук и отвернулась.